Едва успел отправить, как газета потребовала - "Еще!" И, сумев заполучить в Ханое разрешение лететь в захваченный коммунистами Дананг у людей, чьи права и обязанности с трудом угадывались, но через которых и добывались места в военных транспортниках, он помчался туда, а из Дананга, на ломавшемся каждые сто километров наемном "рено", рванул в сдававшийся красным Сайгон... Не беда, что взявший с места танк антенной, словно хлыстом, расколол ветровое стекло машины, покрывшееся "изморозью" нераспавшихся осколков... Не беда, что спал, сторожась змей и прочей нечисти, на крыше "рено"... Не беда, что от пота и грязи синевато-золотистые пятна расползались под мышками и в паху, что болел живот и рвало... Он зарабатывал не только деньги, но ещё и право когда-нибудь, хоть через несколько лет, приехать в Россию насовсем.
Теперь, состарившись, он и осуществлял это право. В другой России. Где иностранные новости интересовали теперь, в основном, туристические агентства.
Коньяк, купленный из "Иверии", он распил с классиком поэзии некоей республики - "субъекта федерации", - который жил в Голицыно месяцами и слагал исключительно по-русски, поскольку никакой другой письменности не знал. Цельной натуре поэта, исполненного национальной гордости неведомого Бэзилу народа, можно было позавидовать: ничего заслуживающего внимания, кроме литературы, застолья и страстей человеческих, для него в мире не существовало. Бэзиловскую трагедию отвергнутого ухажера он расценил как ситуацию, имеющую вполне достойный выход. Классик советовал, как только хмель продышится, заправить "москвич" и мчаться в Москву. Не уговаривать. Умыкать. И вызвался не только сопровождать, но и вызвать из Зеленограда силы поддержки. Родная его республика, оказывается, держала резерв таковых именно в этом городе и в достаточном количестве.
Заснувшего за столом классика Бэзил перенес на узкую кровать в своем номере, а потом два часа таскался по голицынским улицам, вдруг просветлевшим под молодым месяцем.
Вернувшись, он увидел напротив дома творчества припаркованную "Волгу" с вывернутыми вправо колесами - сигнал срочной встречи. В машине на заднем сиденье дремал, накрывшись пальто из дешевой свиной кожи и надвинув на нос фуражку "под Жириновского", Ефим Шлайн.
- Нашатался? - сказал он ворчливо в полуопущенное окно. Вышел из машины, открыл багажник, достал узкий портфель-сейф, обтянутый поверху кожей, и термос с кофе. Жестом пригласил в "Волгу".
- Может, пройдем ко мне? - спросил Бэзил.
- У тебя в комнате теперь вытрезвитель, - сказал Шлайн. - Сам виноват... Будешь читать здесь, вот кофе. А я буду дремать и потом отвечать на вопросы.
Ефим развернул "Волгу" и, проехав сотню метров, втиснул её между деревом и домом с плашкой "проспект Маяковского".
- Новости о Наташе есть? - спросил Бэзил.
- Лечение продолжают. Я звонил, перед тем как отъехать сюда... Состояние прежнее. Ломка...
Шлайн разлил по пластиковым стаканам кофе из термоса. Не пил, грел пальцы. Вздохнул. Не деланно. С ним случались припадки сочувствия и вселенской скорби, если того требовали обстоятельства. Внимание к семейным или денежным заботам агента было административной мерой поддержки агентской морали, осуществляемой в целях сохранения его нормального функционирования. Посчитав сцену такой поддержки отыгранной, Ефим перешел к материальным гарантиям успеха.
- Это лучшее лечебное заведение такого рода, - сказал он. - В былые времена там лечили жен деятелей не ниже министров, заведующих отделов ЦК и секретарей обкомов...
- Платить нужно? - спросил Бэзил.
- Если я скажу, что не нужно, ты же настоишь, верно? Это ведь сугубо твое личное дело, верно? Твоим друзьям на это наплевать, верно? - ответил серией вопросов Шлайн. - Я ведь знаю, отчего ты тут засел. Ты сжег свой дом в Кимрах, верно? Из-за того, что какая-то дура-соседка приучила Наташу пить, верно?
- Верно, - согласился Бэзил. - У мужей рабынь и жены рабов... Такая вот жена и подвернулась в подружки. Деревня. Все пьют... Ладно. Проехали.
- Ты вбил в дом все деньги, которые заработал у меня...
- Это мой выбор. После кончины мамы и так все пошло наперекос... На том базар закончим. Врачи обещают поправку?
- Говорят, что выздоровление возможно. Женщины от этого недуга излечиваются труднее, чем мужчины. Эмоциональный настрой и все такое...
Они молча выпили по второму стаканчику кофе. Шлайн переложил портфель с компьютером на колени Шемякину, вышел, справил в кустах малую нужду и устроился на заднем сиденье в прежней позе.
Экран специального ноутбука "Тосиба" с корпусом, выдерживающим, если нужно, пинки и падения без последствий для начинки, воспроизводил рукописный текст. Сосканированный с подлинника, файл назывался "Показания". Почерк крупный и четкий, без наклона: