Сингл и Сингл

Хмарь мокрой турецкой зимы. Евгений выглядит таким же тусклым и землистым, как и окружающие его мечети. Он обнимает Оливера, сила его рук уполови-нилась, с неприязнью читает письмо Тайгера, передает Михаилу, делящему с ним унижение ссылки. Арендованный ими дом находится на новой окраине азиатской части Стамбула, отделка его не закончена, вокруг горы строительного мусора. Не завершено строительство окружающих улиц, торговых центров, банкоматов, бензоколонок, кафе быстрого обслуживания. Все пустует, все приходит в упадок, пока жуликоватые подрядчики, возмущенные жильцы и невозмутимые оттоманские бюрократы выясняют отношения в каком-нибудь древнем здании суда. Затягивающиеся на годы процессы – обычное дело для этого ревущего, никогда не засыпающего, задыхающегося от транспортных пробок города с населением в шестнадцать миллионов человек, пусть их никто и никогда не пересчитывал. Евгений уже три или четыре раза успел повторить, что столько же народу во всей его любимой Грузии. Умиротворенность охватывает их лишь на один момент, когда тают последние проблески дня и друзья, усевшись на балконе под бездонным турецким небом, пьют ракию и вдыхают ароматы лайма и жасмина, которым каким-то чудом удается перебивать вонь недостроенной канализационной системы. Тинатин напоминает мужу, должно быть, в сотый раз, что перед ними то же Черное море, а Мингрелия – по другую сторону границы, даже если до границы – восемьсот миль горной местности, дороги во время вылазок курдов закрыты для проезда, а вылазки курдов – норма жизни. Тинатин готовит мингрельскую еду, Михаил ставит виниловые пластинки с мингрельской музыкой на старый граммофон с одной скоростью вращения, 78 оборотов, на обеденном столе навалены пожелтевшие грузинские газеты. Михаил носит пистолет в наплечной кобуре, прикрытой широким пиджаком, и еще один, размером поменьше, за голенищем сапога. Мотоцикла «БМВ», дочерей и внуков нет, за исключением Зои и маленького Павла. Хобэн колесит по свету. Он то в Вене, то в Одессе, то в Ливерпуле. Как-то днем заявляется без предупреждения, уводит Евгения на улицу, и они долго ходят по бетону незаасфальтированной мостовой с наброшенными на плечи пиджаками, Евгений – наклонив голову, поникнув плечами, словно заключенный, каким он когда-то был, а маленький Павел молча семенит следом. Зоя – женщина в ожидании, и ждет она Оливера. Ждет глазами, ждет большим расплывающимся телом, высмеивая новую суперматериалистичную Россию, цитируя подробности разворовывания государственной собственности, фамилии новых миллиардеров и жалуясь на лодос, южный турецкий ветер, от которого у нее жутко болит голова всякий раз, когда ей не хочется что-то делать. Иногда Тинатин говорит ей: найди себе занятие, поиграй с Павлом, прогуляйся. Она подчиняется, но быстро приходит домой, жалуясь на лодос.

– Я стану наташей, – объявляет она в паузе, которую и создала.

– Что такое «наташа»? – Оливер спрашивает Тинатин.

– Русская проститутка, – устало отвечает Тинатин. – Наташа – это имя, которым турки называют наших проституток.

– Тайгер сказал мне, что мы возвращаемся в бизнес, – говорит Оливер Евгению, улучив момент, когда Зоя уходит к русской гадалке.

Эта фраза погружает Евгения в глубокую тоску.

– Бизнес, –с горечью повторяет он. – Да, Почтальон. Мы занимаемся бизнесом. Оливер вдруг вспоминает, как Нина однажды объясняла ему, что и на русском и на грузинском это невинное английское слово стало синонимом преступной деятельности.

– Почему Евгений не возвращается в Грузию? – спрашивает он Тинатин, которая под неотрывным взглядом Зои лепит пирожки с рыбным фаршем, когда-то любимое блюдо Евгения.

– Евгений – это прошлое, Оливер, – отвечает она. – Те, кто остался в Тбилиси, не хотят делиться властью со стариком из Москвы, который потерял своих друзей.

– Я думал о Вифлееме.

– Евгений слишком много наобещал Вифлеему. Если он не приедет в золотой карете, на радушный прием рассчитывать не приходится.

– Хобэн построит ему золотую карету, – предрекает Зоя, приложив руку ко лбу, дабы нейтрализовать действие лодоса. – Массингхэм будет кучером.

«Хобэн, – думает Оливер. – Более не Аликс. Хобэн – мой муж».

– У нас здесь тоже есть русские ивы, – рассказывает Зоя высокому окну.

– Растут ужасно быстро, непонятно зачем, потом умирают. У них белые цветы. Запах очень слабый.

– Ага, – откликается Оливер.

Его отель большой, западный, безликий. На третью ночь, в начале первого, он слышит стук в дверь. Они прислали шлюху, решает он, вспомнив очень уж масленую улыбку молодого консьержа. Но это Зоя, и он особо не удивляется. Она входит, но не садится. Номер маленький, свет очень яркий. Они стоят лицом к лицу у кровати, глядя друг на друга под льющимся с потолка сиянием.

– Не участвуй в этом деле с моим отцом, – говорит она ему.

– Почему?

– Оно против жизни. Хуже, чем кровь. Это грех.

– Откуда ты знаешь?