Синяя Борода

Опыт ошеломил их. До сих пор Сатурнину фотографировали лишь за семейной воскресной трапезой, а дон Элемирио имел дело только с послушными покойницами. Новизна занятия возбудила их, точно девственников. Каждый подарил другому нечто неизведанное.

Чем больше он ее фотографировал, тем сильнее она ощущала, как приливает к самой поверхности кожи брызжущая залпами энергия. Он снимал на пленку, так что сеанс не был испорчен немедленным результатом: творчеству необходима тайна ожидания. Созидая, лучше не отвергать время.

Когда бутылка опустела, Сатурнина заявила, что идет спать. Она покинула его внезапно, но иначе не могла: то, что связало их, было слишком сильно, чтобы привести к какому-либо возможному эпилогу.

Вернувшись на следующий день из Школы Лувра, молодая женщина нашла у себя на кровати разложенные в ряд вчерашние фотографии.

Их было не меньше пятидесяти, одна другой изумительнее: казалось, позировали полсотни разных моделей. «Не знала, что я так мозаична», — подумалось ей. Как это чудесно — быть не другой, но пятьюдесятью другими! Даже снимки, на которых она была запечатлена не самым выгодным образом, привели ее в восторг. Все, что испанец в ней уловил, существовало, безобразное и прекрасное, хрупкое и основательное.

Мелен позвал ужинать. Дон Элемирио ждал ее перед пирамидой из лангустинов.

— Спасибо за фотографии, — сказала она.

— Это я должен вас благодарить. Я никогда не переживал ничего подобного. Какую вы предпочитаете?

— Никакую. Мне нравится видеть их все вместе.

Он откупорил бутылку «Круга Кло дю Мениль» 1843 года. Будучи человеком отменного вкуса, он не уточнил, что это самое дорогое шампанское в мире. Впрочем, он сам об этом забыл.

— Какую из фотографий мы с вами выберем для темной комнаты? — спросил он.

— А надо ли, в самом деле, помещать одну из фотографий в эту комнату? — отозвалась она, пригубив божественный нектар.

— Конечно. Иначе недостает одного цвета.

— Может быть, и нужно, чтобы его недоставало.

— Что за вздор? Это было бы эстетической ошибкой.

— Я в этом не уверена.

— Идемте, посмотрите.

Дон Элемирио подвел Сатурнину к черной двери. Не преминув убедиться, что он заблокировал криогенное устройство, она последовала за ним внутрь.

Войти в гробницу Тутанхамона ей было бы не так жутко. Одна лампочка освещала восемь портретов, развешанных на черных стенах. Свободное место было оставлено для девятого. От этой пустоты Сатурнину пробрала дрожь; она явственно ощутила все восемь агоний, имевших место в этой комнате, и глубоко вздохнула.

— Представьте меня, — хладнокровно проговорила она.

Очарованный этой просьбой, дон Элемирио склонился по очереди перед каждой фотографией.

— Эмелина, возлюбленная моя, вот Сатурнина, женщина, которую я люблю. Прозерпина, возлюбленная моя, вот Сатурнина, женщина, которую я люблю. Северина…

Та, что была жива, долго смотрела на портреты. Фотографии чересчур удались, и это значило, что здесь что-то не так. Маленькая деталька, которая звалась смертью. Прекрасные женские лица застыли, покрытые крепчайшим лаком, от которого так и веяло жутью.

Нельзя было не понять, что эти женщины мертвы, более того, не подлежало сомнению, что они были убиты.

— Вы слышите, что они говорят? — спросила Сатурнина. — Этот голос идет от всех восьми портретов, он повторяет одну и ту же фразу: «Любовь моя, как вы могли не прийти и не спасти меня?»

— Вы ничего не сказали о цветах. Вы не находите, что они необычайно насыщенны? Цвет — аристократическая частица каждой. А вот ваше место, — добавил он, указав на незанятый кусок стены.

— Живая среди фотографий умерших? И думать забудьте!

— Мне нужна моя желтая женщина! — взвился он. — Известно вам, как зовется цвет, чаще всего упоминающийся в Библии?

— Я не знаю.

— Это золото. Это вы, возлюбленная моя.

Сатурнина содрогнулась: он назвал ее так же, как умерших.

— Я не хочу, чтобы вы вешали мою фотографию здесь.

— Я обойдусь без вашего разрешения. Палитра должна быть полной.

— Вам случается считаться с желаниями других?

— Позволю себе вам напомнить, что каждая из этих женщин пошла наперекор моему желанию.

Он, казалось, растерялся.

— Я, — продолжала она, — с вашим желанием считалась. Я дождалась, пока вы сами пригласили меня в темную комнату. Разве я вела себя не идеально?

— На то вы и золото.

— Так разве мое желание не заслуживает того, чтобы вы к нему прислушались?

— Я не понимаю, — вздохнул он. — Вам нравятся ваши фотографии, которые я сделал?

— Слишком нравятся, чтобы выставлять их в этом жутком месте.

— Жуткое? Это святилище любви?

— Скорее холодильник мясника.

Он рассмеялся, и от молодой женщины не ускользнули снисходительные нотки в этом смехе. Она поняла: стоит ей отвернуться, как он повесит ее портрет на загодя подготовленное место.

Сатурнина не колебалась ни секунды: одним прыжком она выскочила из комнаты, включила криогенное устройство и захлопнула дверь. Прислонившись к ней спиной снаружи, она ждала.

— Сатурнина? — донеслось до нее наконец.

— Я здесь, — ответила она, подумав, что впервые он назвал ее по имени.

— Дверь нельзя открыть изнутри.