Синие берега

Мария бежала дальше, домой.

Федор Иванович лежал на диване, под пледом, голова высоко закинута на подушку, прикрыты запавшие глаза. Хриплое дыхание, похожее на нестихающий стон, выдавало его состояние. Услышав, что появилась Мария, он открыл глаза. Мария видела, как трудно было ему это сделать.

— Марийка… — с усилием повернул к ней голову. — Уходи, — сказал дрогнувшим голосом.

— Дядя-Федя, милый… Что же это? — рухнула Мария на колени, припала к его недвижно вытянутой вдоль тела руке. — Что же это, дядя?..

— Марийка… не медли… Радио, когда ты ушла… Плохая сводка Совинформбюро… Очень плохая… Потом… потом… соседи сказали… слышали ночью… где-то уже за Днепром… был бой. Немцы обошли город…

Мария не отнимала лица от его руки, костлявой, сухой, длинной, как бы забылась и не слышала, что говорил он, как бы находилась в других обстоятельствах, далеких от беды, и все неладное никакого отношения к ней не имело.

Толчок сердца заставил ее очнуться. Она поднялась. Нервно, невпопад перебирала пальцами, будто выронила что-то и силилась подхватить.

Подошла Полина Ильинична, бледная-бледная, губы подергивались, как в судороге.

— Федя… Федя… Выпей.

Трясущейся рукой поднес Федор Иванович мензурку ко рту.

— Марийка, иди, иди, — сдавленно произнесла Полина Ильинична. По щекам слезы, ладонь умоляюще прижата к груди. — Все нужное уложила в рюкзак. Вон он. Не мешкай…

Глаза Марии наткнулись на прислоненный к стене рюкзак. «А, рюкзак…» Тетя еще что-то говорит? Выпрямив голову, взглянула на нее. Нет, не говорит. Стиснув зубы, Полина Ильинична металась от окна к двери, от двери к окну, и к дивану — к Федору Ивановичу, и опять к двери. Останавливалась там, будто ждала — вот распахнется она и кто-то принесет обнадеживающую весть, и, не дождавшись этого, снова неслась к окну. «Нет, ничего не говорит». И верно, ни слова больше не могла Полина Ильинична произнести. Взгляды их встретились: круглое ее лицо с глубокими серыми глазами и длинными бровями над ними, доверчиво-открытое — лицо мамы и, наверное, ее, Марии, тоже, она ведь, говорят, копия мамы — лицо Полины Ильиничны сразу постарело.

Мария приложила пальцы к вискам: в голове, как удары, стучало, стучало: «Сдают Киев… Надо уходить… Рюкзак… Сдают Киев… Надо уходить… Тетя молчит, дядя-Федя, Федор Иванович, молчит. Что еще?.. Надо уходить…»

Война шла уже три месяца, Мария, как и другие, стала привыкать к ней. Ну, рыла окопы, ну, в бомбовые воронки попадала, слушала вой сирен, возвещавших воздушную тревогу, пробиралась по затемненному городу… Жизнь все-таки продолжалась. В газетах читала сводки Совинформбюро, читала о боях, об отступлениях. Будет трудно, будет плохо, понимала она, но все в конце концов наладится. И вдруг: сдают Киев. Она не представляла себе, что значит отдавать кому-то город: как это может быть, когда в нем советские учреждения, советские вывески на них, по радио передают советские песни, советские книги на библиотечных полках, театры, булочные, трамваи, все такое всегдашнее, свое. Сдавать город?! Это не укладывалось в ее сознании.

— Дядя-Федя, милый, невозможно же такое, — взглянула на него со слабой надеждой, будто он мог сказать ей что-то утешительное. Но он только вздохнул. И она ухватилась за пришедшую в голову мысль: — А может, к вечеру положение изменится и Совинформбюро сообщит другое?.. Бывало же так, правда?

— Марийка… Марийка… Не задерживайся, Марийка… С народом доберешься хоть до Яготина. А там… наверное, еще идут поезда… или машины. Что-нибудь да есть. И — до Харькова. А там и Москва. И ты дома… — Дядя-Федя, Федор Иванович, снова смежил веки и смолк. Он был слишком слаб.

— А вы же как? Вы как?.. — услышала Мария свой перехваченный от волнения голос. Она переводила горячечный взгляд с дивана на Полину Ильиничну, замершую у окна. — Вы как?..

Никто ей не ответил.

— Ну что вы молчите?

— Мы… мы… — наконец выдавила из себя Полина Ильинична. — Что ж мы?.. Останемся… Видишь же… Дядя Федя… Будь что будет…

— Вы хотите, чтоб я совершила подлость, да? — Мария негодующе вскинула голову, глаза сверкнули зло и решительно. — Оставив вас, я поступлю подло. Вы понимаете это?

— Подлость, Марийка, совершим мы… если не заставим тебя… уйти, снова заговорил Федор Иванович. — Иди… Не отягчай нашу участь…

— Мне убежать? Одной?

— Ты не убегаешь. Ты уходишь. И это наша воля.

— Но вы не спрашиваете моей воли!.. Моей! У меня тоже воля! Я уже не маленькая! — кричала Мария сквозь слезы.

— Марийка, мы — старшие… — произнесла Полина Ильинична. Лицо ее стало строгим.

«Неужели они не понимают, старшие, что унижают нас этим?» Мария еще о чем-то подумала, хотела сказать, но поперхнулась, снова сжало горло и голова пошла кругом. Опять увидела у стены рюкзак, показалось, что он накренился, лежал почему-то на боку, и пропал. Круг. И рюкзак выплыл, но уже на другом боку.