Синие шинели

— Точно. Он у нас честный. Работяга. Что ж, гражданин начальник, видно, бесполезно отпираться. Ведь брат дает показания, не кто-нибудь. Было такое. Отдохнул немного после лагеря, осмотрелся и решил свернуть на старую дорожку.

Но разговоры разговорами… На одни разговоры полагаться было нельзя. И работники милиции разъехались по разным городам, чтобы проверить показания задержанных, чтобы поточнее выяснить, о чем они говорят и главное — о чем умалчивают. А допросы продолжались. Лыков и Замарчик хитрили. Сознавались только тогда, когда под напором очевидных фактов отпираться было уже бесполезно. Но тут же «вспоминали» новые обстоятельства, которые тоже требовали тщательной проверки.

Работники милиции постепенно возвращались из командировок. Результаты в большинстве были обнадеживающими. Пострадавшие неизменно опознавали Лыкова по предъявленной фотокарточке. И постовой Зайцев его опознал.

Казаченко вызвал Лыкова на очередной допрос.

— Я хочу сообщить вам, — сказал он, подождав, когда выйдет конвойный, — что нет смысла отпираться от новосибирских и ташкентских дел. Это просто глупо. Расскажите-ка — и подробнее, с кем и когда вы уехали из Новосибирска, как попали в Алма-Ату и когда перебрались в Ташкент.

Лыков долго молчал, и Казаченко не торопил его. Он только повторил:

— Да, по-моему, глупо и дальше твердить: «Не совершал», «Не помню»…

Лоб Лыкова, собравшийся в складки, неожиданно разгладился.

— Хорошо. Я отвечу, — начал он. — Из Новосибирска я поехал в Ташкент, но в Алма-Ате не останавливался. Ехал в мягком, как полагается… В купе было еще двое. Выпить не дураки, а я тоже люблю пропустить стакан-другой. Ну, и напропускался! Сошли мы в Ташкенте совсем пьяными. Попутчики меня бросили, а я еле на ногах стоял. Очнулся на рассвете, под забором каким-то. А рядом со мной валяется хозяйственная сумка; я в нее заглянул — а там пистолет и нож, вернее, кинжал. Не бросать же… Я уехал к знакомой девушке в Чирчик. А днем меня взяла милиция. Вот и все, гражданин начальник.

— Это вы уже говорили, Лыков — на самых первых допросах в Ташкенте. С кем же все-таки вы ехали из Новосибирска и когда?

— Да разве все упомнишь, гражданин начальник? Пил я много в последнее время, день на день заходит. Выехал я в марте, а число точно не помню. Один выехал.

— Где и когда вы встретились с Замарчиком?

— Случайно. В Ташкенте. На чердаке дома, где мне пришлось ночевать. А преступлений я с ним и без него тоже никаких не совершал. Напрасно лепите.

— Лыков, Лыков!.. Не надоело еще сочинять?

— А вы мне докажите обратное, — огрызнулся тот. — Факты, факты мне дайте!

— Факты? — сдерживая себя, сказал Казаченко. — А вот и факты. Факт первый… О баллистической экспертизе слыхали? Экспертиза доказала, что убийство в Алма-Ате совершено из пистолета, который изъяли у вас.

— Так ведь я же нашел пистолет! — крикнул Лыков. — Случайно! Мне его подбросили. На том стою и умру — не сдвинусь!.. Не приклеите!

— Само приклеилось так, что не оторвешь, — прервал его Казаченко. — Факт второй: жена убитого, и дочь, и домработница опознали шляпу. Что, и шляпу вам тоже подбросили? И носовой платок с розовой каймой тоже кто-то насильно сунул в карман? А ведь платок-то из квартиры Авериных. Установлено. Это уже третий факт, Лыков. Продолжать или пока хватит?

Лыков все больше мрачнел. На виске набухла и забилась жилка. Казаченко не отрываясь смотрел на него.

— Вы стреляли в Аверина, — продолжал Казаченко. — А подробности я хочу услышать от вас. Или будете настаивать на прежнем?

Лыков продолжал молчать. Казаченко хорошо понимал, что он сейчас лихорадочно ищет новую, выгодную для себя версию. Интересно — что придумает…

Но придумать Лыкову ничего не удалось.

— Прошу время, чтобы сориентироваться, — проговорил он наконец.

— Это уже лучше, — сказал Казаченко, вызывая конвойного.

* * *

В это же самое время Гинзбург допрашивал Замарчика.

Замарчик, сложив руки на коленях, сидел на стуле посередине комнаты. Худощавый, узколицый, уши торчат. Глаза смотрят настороженно.

К этому времени они уже располагали данными, что Замарчик дважды судим. По выходе бродяжничал, разъезжал по разным городам, совершал преступления. Вот говорят: лицо без определенных занятий. Наверное, это неправильно. Что касается Лыкова или Замарчика — занятия у них совершенно определенные!

Замарчик, как и Лыков, старался путать. То одно говорил, то другое. По мере возможности отрицал прошлое, преуменьшал свою вину.

И на этот раз шел долгий нудный разговор.

— Где и когда вы познакомились с Лыковым? — спросил Гинзбург.

— Я уж говорил. Случайно мы с ним в Ташкенте встретились. За выпивкой. А выпили — подружились.

Гинзбург достал из ящика письменного стола папку с делом и вынул конверт. В конверте паспорт, трудовая книжка, военный билет. Он показал их Замарчику и спросил:

— Это ваши документы?

— Мои.

— Изъяты при задержании?

— Да.

— А почему записи в них подделаны?

— Что вы, гражданин следователь! Все чисто, чище некуда. Никакой липы там нет.

— Мы не можем согласиться с этим, Замарчик. Вот заключение экспертизы…