Синие стрекозы Вавилона

— Гильгамеш, хаа...аан! Р-кка! л'гхнма! Эк-эль-эль-эль! Энки, Энки, Энки! А-а-а!..

Неожиданно оттуда — из жалкого земного бытия бедного ведущего специалиста — донесся еще один голос. Это не был голос бедной маленькой Циры. Это был голос мужчины. Голос Равного. Он пророкотал:

— Кхма-а! Эль-аанья! Энкиду, лгх-экнн! Ннамья!

Все мое существо радостно встрепенулось навстречу сородичу.

— Ннамья! — закричал я. — Эль-энки?

— Энкиду! — звал меня голос. — Ио-йо-кха, Энкиду!

— Кха-кхх! — ответил я.

— Ты возвращаешься в свое тело... медленно, медленно... — вклинилась Цира в беседу двух мужчин, двух могучих воинов.

— Заткнись, жалкая баба! — проорал я на ее наречии и снова перешел на свой родной язык.

Но Цира не унималась.

— Твое сознание опускается к твоему телу... к телу твоего нынешнего воплощения... оно входит в твое тело... по счету «гимл»... алеф... бейс... гимл!

Она хлопнула в ладоши, и я умер.

Я открыл глаза. Я плавал в собственном поту. Дернув ногой, я сбросил с себя одеяло.

Цира была очень бледна. Она вся тряслась, глядя на меня. Мурзик поднял одеяло и отложил его в сторону. Потом намочил полотенце и принялся обтирать меня, задрав на мне рубаху.

— Эль-эль-эль... — затрепетало у меня в горле.

— Нньямья, господин, — отозвался Мурзик. — Экхха?

— Хранн... — сказал я и стянул рубаху через голову. — Э кваа-ль кх-нн?

Мурзик кивнул.

— Нхнн-аа...

И вытащил из шкафа свежую рубашку.

Тут я вдруг понял, что происходит что-то не то. Впервые в жизни я видел Циру растерянной. Она ничего не делала, ничего не говорила. Она молча смотрела на нас с Мурзиком широко распахнутыми глазами.

— Ты что, Цирка? — спросил ее Мурзик почти весело.

— Мальчики... — пролепетала Цира. — Что это было?

— Да ты же сама отправила господина в прошлое. Ты же сулила ему, что быть, мол, ему великим героем? Вот он и оказался великим героем! Да я ль в том сомневался, подруга! Кем ему еще быть, господину-то моему, как не героем! Вон какой ладный молодец!

Я помог Мурзику натянуть на меня свежую рубашку. Встал, расправил плечи. Радость еще не вполне оставила меня.

Цира, побелев, как сметана, шагнула ко мне навстречу и вдруг преклонила колени.

— Ты чего? — смутился я. Радость в моей груди вдруг разом потухла.

— Господин Энкиду, — молвила Цира. — Я обрела тебя.

Я поднял ее и поцеловал.

— Что, теперь не будешь с Мурзиком трахаться?

— Как ты велишь... — прошептала Цира. — О, я сразу увидела, сразу... Но я не ожидала, что ты — Энкиду...

— Слышь, Цирка, — спросил Мурзик, бесцеремонно плюхаясь на мой диван, — а кто такой Энкиду? Ты б хоть пояснила, а то неловко как-то... Все про него речи, а я и не ведаю, об чем беседа...

Повернувшись к Мурзику, но не ускользая из моих объятий, Цира молвила торжественно:

— Энкиду был велик и дик, он скитался по лесам и дружен был с великими древними дикими животными. Но вот однажды он встретил женщину. То была блудница, а блудницы не ведают страха — все мужчины пред ними равны. И возлег он с нею и познал ее...

— Что? — переспросил Мурзик.

— Оттрахал, Мурзик, выеб он ее, — пояснил я моему рабу.

Цира покорно повторила:

— И выеб Энкиду блудницу и взял из ее рук молоко и хлеб. И стал Энкиду как все люди. И боялись Энкиду, ибо был он велик и страшен. Но вот повстречал он Гильгамеша, и оказались они равны друг другу. И побратались они, сделались как братья... Много подвигов совершили вместе, но потом, когда настал час умирать Гильгамешу, выступил перед богами Энкиду и принял на себя смерть, что назначалась побратиму...

На глазах у Мурзика выступили слезы. Настоящие слезы.

— Вот, значит, каков он был — Энкиду, — прошептал Мурзик. И тоже преклонил колени. — Энкидугга, кур-галль хкханн, эллилль-нна!

— Эллиль-нна мес-гахк, Мурзик! — милостиво молвил я и протянул ему руку. Мурзик поцеловал мне руку. Он глядел на меня с искренним обожанием.

И тут я вспомнил магнитофонную запись. Я расхохотался. Теперь для меня в этом не было загадки. Я поливал отборнейшей бранью всех и вся, вот что я говорил. Я был Энкиду в том сне. Смертельная усталость позволила снять все барьеры, что стояли между мной нынешним и великим героем Энкиду, которым тоже был я, только сотни поколений назад.

И...

Но почему Мурзик понимает мою речь? Откуда он знает этот язык?

Я обратил пламенный взор на коленопреклоненного Мурзика.

— Кханн, Мурзик! Элль-эоа?

Он пожал плечами.

— Аратт-хаа, господин.

Я повернулся к Цире.

— Цира, — сказал я. — Слушай... ты не могла бы поработать с Мурзиком?

— Только не сегодня, — сказала она. — Ты не рассердишься, если я попрошу у тебя отсрочки на несколько дней?

— Не рассержусь, — сказал я милостиво. И засмеялся. Мне нравилось быть милостивым.

Мурзик, помедлив, встал.

— Я провожу ее, — сказал он. — Вон, вся дрожит... Устала, бедняжка.

Я не возражал, и Мурзик увел Циру к ней домой.

Я забросил работу над диссертацией. Дела фирмы вдруг стали казаться неинтересными, а вся та возня, которую вечно поднимал Ицхак, — пресной и бессмысленной. Только одно еще и держало меня на работе — часы упоения на крыше обсерватории. Я стоял, овеваемый ветрами, жопа моя тонко вибрировала под датчиками, а я рычал вполголоса: