Синие стрекозы Вавилона

Пиф смотрела, как бабушка ворочается, бесстыдно отбрасывает одеяло, выставляет исхудавшие ноги с крупными венами, а другая старушка прикрывает ее ноги и ласково выговаривает: «Так нельзя, так нельзя…»

«Можно…» — плакала бабушка. На ней была коротенькая, едва прикрывающая живот рубашка с расплывшимся больничным штампом.

В следующий раз Пиф видела свою бабушку уже в гробу. Поправляя цветы, Пиф наклонилась и поцеловала мертвую в лоб, погладила по щекам, чего не делала уже пятнадцать лет. Потом отошла в сторону, встала между соседкой, помогавшей на похоронах, и дальней родственницей. Ей показалось, что бабушка шевельнулась в гробу.

Через неделю Пиф приехала в крематорий, и ей выдали черную пластмассовую урну с прахом, похожую на фотобачок. Почти месяц прах бабушки стоял на подоконнике в комнате Пиф. Ей было недосуг сходить на кладбище и оформить захоронение.

Наконец, она приехала с урной в сеточке на кладбище и попросила разрешения подселить бабушку к дедушке. Потребовались свидетельство о браке, утерянное во время потопа, и свидетельство о смерти дедушки. Пиф забрала прах бабушки и вышла из кладбищенской конторы.

Бабушку пришлось закопать тайком, без дозволения властей. Памятник установить не разрешили, но у Пиф все равно не было на это денег.

Старушка куталась в серую шаль и плаксиво лопотала:

— Нельзя смеяться, нельзя…

— Ты умерла! — сказала Пиф.

— Умерла, умерла… — Бабушка захныкала. — Я умерла…

Приглядевшись, Пиф поняла, что это не ее бабушка, а какая-то чужая. Сморщенное личико все время дергалось и менялось, по нему ползли жидкие слезы, пыль лежала на скулах, на реденьких волосах, на дырявой серой шали.

Пиф вышла из комнаты. Бабушка продолжала возиться и плакать у нее за спиной.

Оказавшись снова на пустыре, Пиф поискала глазами ангела, но его нигде не было. Она постояла немного, потом пошла наугад, спотыкаясь о рытвины. Под ногами хрустел мусор. Вся музыка, все небеса, все опавшие листья, все пивные банки мира, думала Пиф, и грандиозная свалка загробного мира начинала звучать в ее душе торжественной симфонией.

Как в тот день, когда мама взяла ее в Филармонию.

Мама сказала: «Сегодня дирижирует Астиагиас. Он великий дирижер».

Пиф сказала: «Мама, я терпеть не могу Филармонию, потому что не гасят свет и невозможно снять эти ужасные туфли на каблуках. И я терпеть не могу симфоническую музыку. И мне все равно, кто дирижирует, если у меня на ногах будут эти ужасные туфли».

Мама сказала: «Астиагиас старый и скоро умрет. Ты ничего не понимаешь в музыке, но когда-нибудь будешь благодарна мне за то, что сможешь сказать: я видела Астиагиаса».

И Пиф уступила маме, пошла с ней в Филармонию и увидела Астиагиаса, и он был божественно красив. Музыка ступала между белоснежных светящихся колонн, и ноги страдали в тесных туфлях.

Астиагиас действительно умер в том же году. Потом умерла и мама.

Пиф остановилась. Симфония великой свалки продолжала шествовать под не-небом бессмертного мира. Пиф прикусила губу.

— Как прекрасна жизнь от смерти до смерти, — подумала она.

После смерти бабушки ей часто снилось, что старуха вернулась, что она лежит в своей коротенькой, как младенческая распашонка, больничной рубахе на соседней кровати. Но Хозяин говорил ей, что это невозможно.

— Многие полагают, что найдут здесь своих покойных родственников, — говорил ангел-хранитель, пока они с Пиф пробирались между канав и поваленных деревьев.

Или, может быть, это были какие-то трубы. Да, определенно, это были трубы. Они лежали в разрытой земле, как мертвые вены в разрезанных руках Пиф.

Пиф споткнулась и упала в канаву.

— А что, разве люди за гробом не обретают вновь счастья в объятиях давно почивших друзей? — спросила она.

— Чушь, — отрезал ангел. — Души приходят и уходят. Это все равно что отыскать потерянного ребенка на вокзале, когда прибывает поезд.

Пиф выбралась наконец из канавы.

— И нас не ждет возмездие за те грехи, что мы совершали? — спросила она, думая о своей бабушке.

Но ангел не пожелал отвечать.

— Вытри рот, — сказал он. — У тебя «усы» от питья.

Несколько раз уронив телефон на пол, Гедда вызвала милицию, скорую помощь. Через час приехали два молодых человека в черных сатиновых халатах.

— Клеенка есть? — спросил один из них, не глядя на женщину.

Она ответила:

— Сейчас поищу.

Порывшись в вещах Пиф, она нашла в нижнем ящике комода большую клеенку. У Пиф не было большого обеденного стола, поэтому когда приходили гости, она расстилала эту клеенку прямо на полу. Словно цветущий луг бросала на паркет.

Сейчас туда уложили останки Пиф. И хотя Гедду почти сразу же отогнали парни в черных халатах, она успела подсмотреть и подивиться: как мало осталось от Пиф.

Кровавую воду из ванной никто не стал выпускать. Хорек куда-то сгинул. Тело Пиф завязали в узел и потащили вон из квартиры.

Гедду наконец вырвало.

— Как ты думаешь, это ад, рай или чистилище?

Пиф задала этот вопрос Комедианту, когда они вместе сидели в доме с выбитыми стеклами в большой комнате с оторванными обоями.