Синие стрекозы Вавилона

— Удобно тебе спать в повапленном гробу, — лепетала она, раскладывая на могиле красные розы и белые гвоздики крестом, чередуя кровавое и снежное на белом снегу. — Хорошие сны тебе снятся, дорогой мой. Ах, как славно похоронили мы тебя. Ведь ты понимаешь, мое сердце, что не могла я везти тебя на кладбище и предавать земле прежде, чем довершу молитву. И до чего же тяжелое это оказалось дело — молиться Господу Богу!

Сразу же после похорон, когда возвращались в Вавилон, Манефа задумчиво сказала:

— Какое удивительное погребение. Какое… архетипичное.

Асенефа покосилась на сестру неодобрительно. Умничать девочка начинает. В ту же дуду дудит, что и Мария — а по Марии уже сейчас видать, что хорошо баба не кончит.

И Мария, разумеется, подхватила.

— Знаешь, Манефа, — сказала она, — любое погребение, каким бы оно ни было, в принципе своем архетипично.

Во как. Марта с Асенефой ничего не поняли, да и хрен с ним.

— Гляди, как красиво украсила я холм твой, — разливалась Асенефа, точно мать над колыбелью.

И тут в ее монотонное нежное лепетание ворвалось чье-то визгливое причитание. Асенефа поморщилась: нарушают благолепие, вторгаются в тишину, в безголосье, в безлюдье.

По кладбищу, путаясь в длинной не по росту шинели, брел давешний лопоухий солдатик из караула. И за версту несло от него кирзовыми сапогами. Шел он слепо, пошатываясь, точно пьяный, руками за голову держался и выл.

Асенефа встала, величавая в черных одеждах, сурово оглядела его.

— Рехнулся? — рявкнула.

И солдатик подавился, замолчал, уставился на нее перепуганными вытаращенными глазами. Башка коротко, чуть не наголо стриженая, глаза мутные, как у щенка, губы пухлые, пушок под носом какой-то пакостный растет, как пакля. По щекам, где тоже некоторая щетина пробивается, щедро разбросаны багровые прыщи.

— Простите, хозяйка, — вымолвил, наконец, солдатик. И замолчал.

Из глаз настоящие слезы покатились.

Асенефе вдруг стало его жаль. Никогда таких не жалела, но видно, стареть начала, сострадание закралось в ее одинокое сердце.

— На, выпей, — сказала она и протянула ему бутыль с водкой, для поминания Белзы приготовленную. — Почни.

Солдатик, как во сне, бутыль взял, крышку свинтил, влил в себя несколько глотков, побагровел. Асенефа ему огурец сунула, он поспешно зажевал.

— Сядь, — повелела она.

Сел, да так послушно, что слеза наворачивается. Шинелку примял, кирзачами неловко в самую могилу уперся — неуклюжи сапоги, а солдат и того больше.

— Чего ревел? — спросила Асенефа. Совсем по-матерински.

Он только головой своей стриженой помотал.

— Смертушка мне, хозяйка, — прошептал солдатик. — Куда ни глянь. Все одно, смерть.

— Ты вроде как в карауле стоял, — заметила Асенефа. — Или это не ты был, а такой же?

— Не, я… — Всхлипнул, длинно потянул носом сопли.

Асенефа снова дала ему бутылку, он вновь приник к голышку. Выдохнул, рыгнул, покраснел еще гуще.

— Так чего из караула ушел? Поблажить захотелось?

— Погибель мне, хозяйка… И идти некуда…

И ткнулся неожиданно прыщавым, мокрым от слез лицом, Асенефе в колени. Она и это стерпела. Превозмогла себя настолько, что коснулась рукой жесткого ежика волос на затылке. И ощутив неожиданную эту ласку, солдатик заревел совсем по-детски, безутешно, содрогаясь всем телом.

Дождавшись терпеливо, чтобы он затих, Асенефа спросила:

— Что натворил-то?

— Поссать отошел я, хозяйка… На минуту только и отлучился, невмоготу уж стоять было… — начал рассказывать солдатик и засмущался пуще прежнего. — Извините…

— Хер с тобой, — великодушно простила его Асенефа. — Давай дальше. Кто наебал-то?

— Откуда ж знать? — Он поднял лицо, и она увидела, что отчаяние паренька неподдельно, что страх его не на пустом месте. И впрямь смерть наступает ему на пятки, иначе откуда у такого молоденького такая безнадежность в глазах? — Ох, откуда же мне знать, хозяйка… Велено было стеречь повешенного, ну, того, что главнее… «Без надлежащего погребения»… А они, бандюги эти, они же все горой друг за друга. Закон у них такой бандитский. Порешили, видать, босса своего похоронить как положено и все тут. В этих караулах один страх: не отдашь казненного сообщникам — тебя бандиты порежут, отдашь — государство вздернет… — Он судорожно перевел дыхание и высморкался двумя перстами, отряхнув их за спиной на землю. — А у нас в караульной службе как? Ежели караульный упустил, так караульному и отвечать. В уставе писано: «…отвечает головой…» Вот и отвечать мне, не сегодня, так завтра.

— Дезертируй, — предложила Асенефа. — Я тебе денег на дорогу дам.

Солдат помотал головой.

— За доброту спасибо, хозяйка, только лишнее это. Все одно словят.

Шальная мысль прокралась в голову безутешной вдове. И сказала солдату:

— Вот еще хлеб и колбаса у меня есть. Покушай пока.

Доверившись вполне материнским заботам Асенефы, солдат взял денег и отправился разыскивать служку. Платить служке не понадобилось — спал мертвым сном, упившись вдребезги. Лопату отыскал солдат в подсобке, у самой двери стояла и по голове его стукнула, как дверью дернул.

Асенефа, полная решимости, стояла, выпрямившись во весь рост у креста.