Синие стрекозы Вавилона

— А… — Служка с явным облегчением опять поднял бутылку. — Так я и говорю, завтра приходи. И покойника своего приноси. Сегодня не хороним. Выходной у меня, поняла?

— Ты только яму выкопай, — сказала Марта.

Служка обиделся. Искренней, глубокой обидой рабочего человека, особенно когда подвыпьет.

— Сказал же, тетка, что у человека выходной. Так нет, надо тереться тут, приставать… Настроение мне портить.

Он решительно забил рот колбасой и принялся жевать, глядя в сторону.

Марта оглянулась на своих спутниц, стоящих в ряд с прахом на руках.

— Нам что же, домой с этим ехать?

Не оборачиваясь, служка отозвался:

— А это уж ваше дело.

Очень его Марта обидела.

Но и Марта разобиделась. Столько опасностей пережили, столько денег вбухали — и все, получается, напрасно?

— Лопату хоть дай. Сами выкопаем.

Служка повернулся, жуя, поглядел на Марту. В его водянистых глазках мелькнуло осмысленное выражение.

— Лопату? А платить кто будет за казенное оборудование?

— Я заплачу.

Служка подумал, губами пошевелил — подсчитывал что-то. Потом, кряхтя, поднялся и, не стерев грязь, налипшую на штаны, побрел в подсобку. Вернулся нескоро, в руках держал действительно лопату. Торжественно всучил ее Марте.

— Вещь добротная, — объявил он. — На славу сработана. Ежели потеряешь, тетка, или сломается она у тебя…

Марта выдала ему денег. Служка опять обиделся. Сунул ей назад.

— Забери бумажки. Что ты мне херню даешь. Ты мне плату дай.

Скрежеща зубами, Марта удвоила сумму. Служка принял. Сунул за пазуху.

— Давно бы так, тетка, — сказал он и вдруг улыбнулся. — Во… Хорони своего покойника на здоровье.

И снова пристроил зад на кучу отбросов.

Место для Белзы выбрали хорошее, недалеко от ихней христианской церковки, деревянной, с зеленым куполом. При желании он сможет слушать богослужения. А вообще на христианском кладбище много было свободных мест.

По очереди копали могилу. С перепугу выкопали чуть не в два раза больше, чем требовалось. И поскольку закопать покойника просто так, без всякого обряда, всем четырем казалось неправильно, они провели свой собственный обряд.

Позаботилась об этом, как выяснилось, Мария. Лихо крякнув, вытащила из сумки (за плечами, оказывается, у нее сумка была, да еще битком набитая!) большую чашку, нож, бутылку прозрачной, как слеза, жидкости.

— Это что, водка? — испуганно спросила Манефа, глядя, как Мария выставляет все это на землю рядом с прахом.

— Казенки не пьем, — гордо сказала Мария. — Самогон это.

— Боги великие…

Мария деловито разложила закусочку — помидорчики, огурчики, хлебушек. Набулькала в чашу до половины самогона. Взялась за нож.

— Руки давайте, бабы, — сказала она.

Они вытянули руки. Выказывая хватку медсестры, Мария профессиональным движением резанула по запястьям, да так быстро, что они даже охнуть не успели. И себя порезала так же ловко, как остальных. Кровь капнула в самогон и смешалась там. Только у Актерки порез оказался слабым, тяжелые красные капли едва выступили.

Видя это, Мария взяла ее за руку, засучила рукав, обнажив синие цифры на сгибе локтя, надавила, выжимая кровь. Актерка только губу прикусила. Давно из Оракула ушла, слишком давно. Забыла уже, что такое физическая боль, которую надо перемогать, слишком долго на вольном житье всякими таблетками глушила головную и всякую прочую боль.

Встали над прахом, каждая со своей стороны. В головах Мария — справа и Марта — слева; в ногах Манефа права и Актерка — слева.

Чашу взяли вчетвером, вознесли над прахом.

— Пусть уйдут обиды и скорбь, — сказала Мария негромко, но внятно. — Пусть останется то, чему он научил нас.

— Пусть забудутся беды, — сказала Марта. — Пусть добро помнится.

— Пусть предательство прощено будет, — сказала Актерка. — Лишь кусок хлеба, вовремя поданный, пусть зачтется.

А Манефа ничего не сказала.

По очереди выпили, передавая чашу по кругу из рук в руки. И когда последней обмакнула губы в самогон, от крови мутный, Манефа, ранки на руках у всех четырех женщин уже затянулись. Зажили, как будто и не было ничего.

Остатки вылили в разверстую могилу.

Вереща тормозами, остановилась у ворот кладбища машина. Оттуда выскочила женщина в черных одеждах. Из-под вдовьего платка во все стороны торчат растрепанные светлые волосы.

Солдат, карауливший виселицу, и на нее поглядел. Скучно ему тут. Да еще сподвижники бандита того и гляди выскочат. Между скукой и страхом стоять намаялся уж.

Взвалив повапленный гроб себе на голову (ох и силищи в бабе), женщина ворвалась в ворота.

Служка все еще ел и пил.

— Куда они пошли? — закричала Асенефа, выглядывая из-под гроба, как индеец из-под каноэ.

Служка промычал и головой мотнул в ту сторону, куда удалились женщины с прахом.

Асенефа мелкой рысцой затрусила туда. Спасибо, из хорошего сухого дерева гроб сработали. Ну, деньги она выложила немалые, за такие деньги и из сухого дерева можно было постараться. Да и подушку заказала подороже, помягче — сейчас очень пригодилась, не так на голову давит.

Соперниц своих жена Белзы увидела сразу. Стояли над ямой, лили туда не то святую водицу, не то дрянь какую-то языческую. Сейчас заметят… Заметили.