Синие цветы II: Науэль

– Я люблю синий цвет. Темно-синий. Как тень на снегу ночью, – его слова тянулись вязкими липкими нитями. Вероятно, его мысли были не намного шустрее. – Мы проходили семантику цвета в университете. «Синий – это цветовое выражение потребности, – объяснила преподша. – Физической – в покое, психологической – в удовлетворении». Эта фраза зацепила меня. Я повторял ее мысленно, наслаждаясь ее ритмом, пока не заучил наизусть. Она многое прояснила. Синий вызывает ощущение прохлады, поэтому в комнате с синими стенами кажется, что температура воздуха на несколько градусов ниже фактической. Темно-синему цвету соответствует погружение на глубину, движение внутрь. Этот цвет выбирают люди, испытывающие тревогу и беспокойство, телесное или душевное утомление, – Стефанек говорил бесстрастно, как будто и сам начитывал лекцию. – В детстве мне нравилось рисовать картины с помощью одной лишь синей краски, варьируя ее тон. Я люблю смотреть на небо. В этой бездне синего цвета есть то, чего у меня никогда не было, – безмятежность. Знаешь, какой цвет называют своим любимым большинство людей? Синий, – он сообщил мне это со странной, почти торжественной интонацией. – Скольким из них не хватает умиротворения? Беспокойство – болезнь нашего века. Мы все бьемся в безмолвной истерике. Что с нами случилось? Из нас как будто сердца вырвали, и мы только пугаемся, чувствуя пустоты в себе, но не способны определить, что именно пропало. Мы можем окружить себя синим, который заставит нас успокоиться, но наша сводящая с ума ущербность никуда не денется. Я могу покрасить волосы в синий, но от этого мой взбесившийся мозг не перестанет пожирать себя. Он просто продолжит делать это незаметно, после того как синий ввергнет меня в фальшивое состояние покоя.

Стефанек и раньше был склонен к долгим, малопонятным монологам на абстрактные темы. Но прежде они не звучали столь пугающе. Сам его мрачный, вялый голос действовал на меня завораживающе. Было бы удобно все свалить на воздействие таблеток, но, когда я заглядывал в неподвижные темные глаза Стефанека, в которых месяц назад поселилось новое выражение и не желало уходить, я понимал, что таблетками, ампулами, порошком и прочим я не могу объяснить все, что с ним происходит.

– Когда ты ушел, я был даже рад. Иногда смотрю на тебя и думаю: глаза бы мои тебя не видели. Хотя я и про себя так думаю, стоит мне заглянуть в зеркало. Неважно. Я бродил из угла в угол, говорил себе, что со мной все нормально, но на самом деле мне не было. Я ненавижу оставаться один. Я включаю музыку, но даже сквозь нее слышу, как оно бродит вокруг меня. У него, наверное, три сотни ног, потому что оно так топает, что пол сотрясается.

– Стефанек, кто топает?

– Мое вечное беспокойство. Я наглотался таблеток, пытаясь прогнать его, но только стал обездвиженным и беззащитным. Оно постоянно со мной. Мне следовало бы снять фильм с таким названием. Рассказал бы все о себе, но мне и рассказать-то нечего. Только спросить – почему я не могу утихомириться? Почему я всегда как за секунду до крушения? Я не могу есть, сидеть, читать, досмотреть фильм до конца. Я больше ничего не пишу, потому что мне не удается сосредоточиться. Иногда я чувствую себя ужасающе несчастным и напоминаю себе, что у меня нет на это права, потому что я слишком плохой. Меня всегда осуждали, и я научился у них осуждать себя сам, и теперь мне стыдно даже за факт моего существования. Я ни на что не годен и чувствую себя последним кретином, если хотя бы пытаюсь что-то начать. Лучшее, что я могу сделать, – это исчезнуть.

Я сказал:

– Хватит, мне невыносимо тебя слушать.

Стефанек закрыл глаза, прячась от моего отчаянья.

– Может быть, поэтому ты мне понравился. Я сразу почувствовал, что ты разбитый, сумасшедший, как я. Они этого не замечают, конечно, нет. Ты играешь плохого мальчика, и они не задумываются, кто ты на самом деле. Лучший способ спрятать себя ото всех – превратиться в кого-то другого. Такой бдительный зверь. И я начал с тобой осторожно, как будто бы просто так, как будто бы я до того понарошку, что меня вообще нет. Но мне стоило учесть, что каждый сходит с ума по-своему. Мое безумие меня убивает. Твое – не позволяет тебе быть со мной. Даже если ты хочешь. Вот так.

Его слова угнетали меня. Поэтому я изобразил улыбку.

– Я не знаю, чего ты наглотался, Стефанек, но больше никогда это не принимай.

У меня не получилось отвлечь его внимание от себя, отвести его испытующий взгляд.

– Скажи мне. Ты любишь меня, хотя бы немного?

– Стефанек, ничто так не раздражает меня, как заедающие пластинки и допросы на тему «любишь или нет».

Его взгляд прожигал насквозь, но голос звучал беспомощно и жалобно:

– Пожалуйста, ответь мне. Это очень важный вопрос. Любишь ли ты меня?

(«Скажи, что любишь меня! Скажи, что останешься со мной!» – вскрики матери отталкиваются от холодных стен. Я хочу забыть об этом и о том, как меня самого спрашивали: «Любишь?» Что бы вы сделали со мной, если бы я ответил «да»?)