Синие цветы II: Науэль

– Я всегда не нравился этой суке. Ей плевать, что я собой представляю. Ее бесит мой цвет волос, и за одно это она готова выбросить меня из университета, – он чуть ли не плевался огненной слюной.

В общем, он сгреб бумажки со стола преподши, швырнул их ей в лицо и оставил аудиторию, громко поклявшись никогда не возвращаться в университет. Я предположил, что, если Стефанек явился на занятия уже будучи под чем-то, то его ответы могли быть не такими правильными, как ему показалось, так что для двойки, возможно, был повод весомее цвета волос. Стефанек уверил меня, что пришел чистым как стекло. И я спросил:

– А ты вообще был в университете сегодня? – когда-то меня удивляла способность Эллеке ловить меня на вранье, словно надпись «лжец» загоралась у меня на лбу. Но когда Стефанек соврал мне, я отчетливо услышал фальшь в его интонациях, хотя и не сразу понял, в чем дело. Никогда прежде он мне не лгал.

Стефанек закрыл лицо руками и пробормотал:

– Я встретил одного человека.

Я понятия не имел, кого такого он мог встретить, и пробормотал:

– Понятно, – меня как будто стукнули доской по затылку, из глаз посыпались искры, и я совсем ослеп от их яркости. Ну и хорошо. Мне было противно видеть его.

– А где был ты? – раздраженно осведомился Стефанек. – Ты знал, что я должен вернуться позже. Так где ты был?

– Гулял.

Стефанек саркастично скривил губы.

– Как обычно, как обычно.

– Я просто гулял. И…

– Конечно-конечно, – перебил Стефанек.

– Подожди, ты меня обвиняешь?

Мои оранжевые вспышки сменились темнотой. И мы со Стефанеком начали кричать друг на друга. Полетели обвинения: это был ебаный кошмар, я затрахался притворяться, что мне норм и я могу это выдержать, одновременно пытаясь не сдохнуть, но вот мне действительно стало лучше, и ему стало, и что же, он сразу спустил все наши достижения в унитаз, гребаный нарик; как же ему надоели мои шляния, в состоянии ли я выйти из дома и не трахнуть кого-нибудь, чего бы мне не катиться окончательно, если так неймется; я устал от его бредней, истерик и бесхребетности; он устал от того же и плюс мое неуемное блядство. Как он мог забить на все, сдаться, ничтожество! Мне всегда было плевать, чего он хочет, я все решал за него. А чего ты хочешь – сдохнуть, сдохнуть? Наверное. А ты? Разве не того же – чтобы я сдох? Избавиться от меня. Ты сошел с ума… Его глаза были как безмятежные синие озера: сошел.

Это было все – финал, занавес, крах. Я выбежал так, будто на мне горела одежда, сбежал по лестнице, прочь от его дома. Под моей кожей копошились тысячи насекомых, прогрызая ходы вглубь. Боль и нестерпимый зуд.

Естественно, вечером я вшибся. И снова были фейерверки в голове, и клуб, и музыка заставляла дрожать каждую косточку в моем теле, и пахло разгоряченными телами и чем-то приторно сладким – наверное, это были духи девушки, которая была со мной. Она назвала свое имя, и я сказал:

– Ага. Но я все равно буду звать тебя Лапочка.

Я встретил своих приятелей. Они сделали вид, что рады встрече, и признались, что были убеждены: я доконал себя окончательно. Я уверил их, что, как соберусь помирать, прихвачу с собой столько народа, что об этом будут трубить из каждого ящика – они обязательно услышат. Потом мы болтали с Лапочкой. Так забавно разговаривать в клубах – тесно прижавшись, вопить друг другу в уши в попытке переорать грохочущую музыку, что удается не всегда. Мать Лапочки сказала ей: «Доча, я родила тебя для того, чтобы ты прожгла свою жизнь». Лапочка совершенно охренела – она не ожидала такого понимания со стороны собственной матери.

– А моя мать, – в свою очередь рассказал я, – была такая дура, что ей не хватило мозгов сделать аборт.

Потом мы танцевали, и это было так эротично, и чудесно, и фантастично – просто раскачиваться в толпе, слипаясь влажными от пота телами, и никаких сомнений, терзаний, никакого Стефанека, которого я ненавидел так, что мой рот наполнялся горечью, которую я тщетно пытался смыть зеленым коктейлем. И я думал – может быть, я для того и создан, чтобы вульгарно извиваться под музыку? Прожечь свою жизнь. Все вокруг было точно осыпано блестками, и глаза Лапочки сверкали, как два бриллианта. Кровь бежала по сосудам все быстрее, и когда она закипела, обжигая меня изнутри, я выскочил на улицу и побежал вокруг здания, в подвале которого располагался клуб.