Сиреневые ивы (сборник)

…В темном капонире под маскировочной сетью вспыхнул огонек самокрутки, комсорг замедлил шаг, намереваясь по-своему пропесочить неосторожного артиллериста, и вдруг остановился, пораженный забытым видением, которое с невероятной отчетливостью всплыло перед глазами. Может быть, это запах вскопанного чернозема, особенно сильный ночью, напомнил такую же темную и теплую июльскую ночь в родной лесостепи… Отец тогда остался у рыбацкого костра над протокой за починкой сети, а он, двенадцатилетний подросток Мишка Борисов, с увесистой холщовой сумкой, в которой еще трепыхались холодные красноперые окуни и язи, побежал домой через ночное поле. На середине пути в сумраке забелели стволы сухих берез на краю диковатого степного колка, и мальчишку словно толкнули в грудь: в глубине зарослей кто-то внезапно зажег два странных зелено-фиолетовых огня. Филин?.. Лиса?.. Два первых огонька еще не погасли, когда ближе вспыхнула вторая пара глаз, а чуть в стороне — третья. Из-за деревьев за ним настороженно следило волчье семейство — это он сообразил сразу, потому что лисы не ходят стаями на охоту и еще потому, что отец недавно показывал ему следы волков недалеко от того места…

Трудно назвать страхом то, что в первый миг пережил двенадцатилетний подросток, — жуткое, темное, неодолимое желание бросить сумку с рыбой и бежать, бежать… Но юный сибиряк много раз слышал, что от волков бежать нельзя. И в следующий миг над его страхом поднялась злая, недетская решимость, а с нею — необъяснимое упрямство, может быть, еще неосознанная гордость. Бежать, как трусу?.. Да лучше умереть на этом месте!..

Еще не отдавая себе отчета, не чуя земли — будто по досточке над бездонным провалом, — он двинулся вперед, через колок, стараясь лишь не потерять в темноте тропинку. Он шел, насвистывая какую-то лихую песенку, и даже не заметил, когда и куда скрылись зелено-фиолетовые огоньки волчьих глаз. Он ни разу не оглянулся, и до самого дома чудился ему за спиной вкрадчивый шорох звериных лап. Однако, отдав матери рыбу, наскоро проглотив ужин и захватив еду для отца, не мешкая, побежал обратно, хотя отец ждал его утром. То же непонятное гордое упрямство — доказать себе, что не боится никаких волков, погнало его в ночь. Снова чудились в черном поле и березовых зарослях алчно горящие глаза голодных зверей, но он убеждался, что теперь их рисует страх — тот самый противный и ненавистный страх, который он, Мишка Борисов, старался растоптать в себе раз и навсегда. Лишь дня через два рассказал отцу о ночном происшествии. Тот, выслушав, пристально посмотрел, спокойно сказал: «Ну и правильно, сынок, что не побоялся серых. Мы ж люди, а человеку бегать от зверья — грешно и стыдно. — Озорно усмехнувшись, добавил: — А волки, между прочим, за людьми не охотятся. Чего бы про них там ни рассказывали — не верь. Снова построжав, ткнул в газету, где сообщалось о жестоких расправах германских фашистов над коммунистами и демократами, о концентрационных лагерях в гитлеровской Германии, в которых томились десятки тысяч людей: — Вот эти двуногие твари, фашисты, — они-то как раз и охотятся на человека. Глядишь, нам еще придется иметь с ними дело — и то будет дело страшное. А волк что — дикая собака…»

Знал бы отец, сколь пророческими окажутся его слова!..

И вот в ночь перед новой встречей с железным фашистским зверьем короткое воспоминание о том, как еще мальчишкой сумел перешагнуть собственный страх, отодвинуло душевную тревогу.

Собрание в третьей батарее было недолгим. Постановили: «В бою драться насмерть. Погибнуть, но без приказа позицию не оставлять». Когда проголосовали за решение, кто-то попросил:

— Миша, прочти нам стихи напоследок.

Борисов знал, что бойцы любят его чтение, но время ли для стихов?.. Оглядев знакомые лица, комсорг встал. Он читал «Бородино». Может быть, оттого, что близко гремела жесточайшая битва, знакомые лермонтовские строчки словно взрывались в душе, зажигая необычайным волнением, и волнение его передавалось слушателям. Когда он с силой произнес: «…Уж мы пойдем ломить стеною, уж постоим мы головою за родину свою!» — увидел, как заблестели широко открытые темные глаза молодого наводчика Ахтама Ходжаева, сжались в камни лежащие на коленях руки другого наводчика — Георгия Сидорова, как подались вперед все бойцы. Словно встали рядом герои бородинских редутов, а с ними — те, кого сержант Борисов и товарищи его потеряли на военных дорогах, встали с одним вопросом: «Ну как вы тут, братья?..» В такие минуты бойцы отчетливо понимают: то, что им выпало, не сделает никто другой.