Сиреневые ивы

- Работа несложная - справлюсь. Да и свою сподручнее выполнять, находясь в экипаже. Принимаешь, командир?

Сизяков только плечами пожал. Заместитель по политчасти - начальник для взводного, чего тут спрашивать? Шуток он сегодня не принимал. После того как Александр распек сержанта, в серый глазах Левшина пропала всегдашняя улыбчивость. И на марше он все время хмурился, наблюдая за командиром взвода, однако Александру сейчас было все разно, какими глазами смотрит на него замполит.

Левшина немножко злило вызывающее безразличие Сизякова ко всему вокруг, прерываемое нервическими вспышками. Он не хотел и не мог снисходительно отнестись к товарищу, которого первое жизненное осложнение выбило из колеи. Но Левшин, несмотря на свою молодость, уже постоянно чувствовал себя политработником, и ни один человек в мире не догадался бы сейчас о его злости. Потому что ответить вызовом на вызов значило только натянуть отношения и окончательно испортить настроение лейтенанту. А между тем учение всегда требует от людей спайки, взаимопонимания, боевого настроя. К тому же сегодняшнее состояние лейтенанта можно было отчасти понять.

Левшин и сам некоторое время командовал взводом, Он ценил в Сизякове энергию, решительность, властность, опирающуюся на крепкие военные знания и молодой задор. Но Левшин знал и слабость товарища. Когда что-либо не ладилось, когда случалась неприятность, выдержка нередко изменяла лейтенанту. Его энергия переходила в суетливость, решительность - в заносчивость, а командирская властность граничила с грубостью. Так что сегодняшний срыв не был случайным. Неумение лейтенанта владеть своими чувствами можно было отнести на счет молодости, но заместитель по политчасти хорошо знал: всякая слабость в человеке, если он с нею вовремя не справится, может укорениться, стать чертой характера. А ведь командир не вправе переносить в сферу служебных отношений свои душевные неурядицы. Если он будет в зависимости от настроения давать подчиненным оценки, поощрять их и наказывать, ему никогда не завоевать авторитета и уважения. Малейшая его необъективность, а тем более несправедливость даже к одному человеку способна ранить многих. Вот и сегодня: сорвал Сизяков свое плохое настроение на сержанте - все мотострелки взвода угрюмоваты и апатичны.

Левшин и раньше задумывался о том, как научить лейтенанта владеть собой. Присматриваясь к Сизякову, он убедился, что Александру недостает глубокого внимания к солдатам и сержантам, теплоты во взаимоотношениях с ними, которую командир может и не проявлять внешне, но которую обязан поддерживать в себе. Сизяков не меньше других офицеров гордился достижениями своего взвода и огорчался его неудачами. Но при всем том солдаты и сержанты были для него только подчиненными, которые должны исполнять его волю, и не более. Он словно забывал, что имеет дело с живыми людьми, способными запоминать плохое и хорошее, что-то одобрять в душе и что-то порицать, испытывать обиду и благодарность, любовь, сочувствие и неприязнь, что они оценивают поступки начальника, составляя свое мнение о нем. Командир, глубоко уважающий подчиненных, никогда не забывает об этом, Он заботлив в своей требовательности, справедлив в оценке людей. Он взвешивает каждое слово, которое обращает к ним, каждый поступок, который совершает. Воспитывая подчиненных, он воспитывает и себя, ибо без этого его рост немыслим. Такой командир бывает любим как отец, если даже подчиненные - его ровесники.

Левшину не раз хотелось откровенно потолковать с Сизяковым, но разговор откладывался. Заместитель по политчасти искал нужных слов и повода для беседы, представляя себе всю ее сложность. Нужны были обстоятельства, которые заставили бы лейтенанта Сизякова понять: между ним и его взводом существуют связи более глубокие и сложные, чем он их себе представляет. И связи эти важно беречь, всячески укреплять, а не разрушать в порыве минутной вспышки. Сегодня Левшину казалось: подходящее время настало и надо лишь помочь обстоятельствам...

Равнина сменилась холмами. Гуще и чаще пошли березовые перелески. Длинное стальное тело батальона разламывалось на ротные колонны, и они расползались, дробились на взводные, рассредоточиваясь по опушкам полян. Гул двигателей сменили птичьи концерты. Левшин встал во весь рост на броне, осмотрелся, и глаза его словно оттаяли. Солнце уже поднялось над перелесками, и ковер весеннего разнотравья сверкал росой и цветами. Цвели мята, кукушкины слезки, медуница, и свежайший березовый воздух пахнул всеми ароматами сибирской лесостепи.

- В такое утро, - весело сказал Левшин, - родятся счастливые.

Сизяков молча спрыгнул на землю и направился к БМП командира роты. Он не замечал, что некоторые солдаты вылезли из машин без команды, что один из водителей закуривает, высунувшись из открытого люка. Левшин опять нахмурился, быстро догнал командира взвода.

- Вот что, Александр, - негромко заговорил он. - Ты мне сегодня не нравишься.

Левшин досадливо поморщился.