Сиреневые ивы

Негромкий, отчетливый голос начальника заставы как бы отделяет нас от этих уютных домиков над прозрачной веселой рекой. Они еще рядом, но путь наш до них долог - пока не замкнется названный в приказе маршрут. Уходя, как будто чувствуешь на себе живой взгляд Героя. Сколь же велика сила благодарной человеческой памяти, и как нужна эта память нам самим! В ней и отцовский мудрый завет, и боевой опыт, выстраданный в жесточайших битвах, - опыт, сберегающий сыновей и внуков. Стоит на заставе бронзовый генерал, провожая и встречая пограничные наряды, ее вечный начальник, вечный часовой Родины, и от его близости увереннее становится молодой пограничник, как будто во всякий миг он может опереться на это надежное бронзовое плечо, как будто все те бойцы, которых водил Николай Николаевич Олешев в наряды и огневые атаки, идут рядом по дозорной тропе. Через героев страны мы приобщаемся к ее общей славе и силе...

Мы двигались особым маршрутом, минуя дозорные тропы, и в самой голове отряда на первом километре пути случилось первое происшествие. Гнедой Пенал под сержантом Ведерниковым "запротестовал". Закусив удила, он упорно потянул к знакомой "дозорке", и ни увещевания, ни понукания на него не подействовали. Зло сверкая глазами, выгнув шею, жеребец уперся, как каменный. Пришлось сержанту уступить место головного дозорного, вперед выдвинулся сам начальник заставы, и за командирским Орликом послушно двинулись остальные лошади. Пропуская нас, Пенал укоризненно косил горячим глазом, но все-таки пошел за отрядом. Мой сосед рядовой Сергей Лапшин посмеивается:

- Пенал - конь бдительный. Небось, заподозрил, что хозяин самовольно решил укоротить маршрут. Не будь с нами майора Белянина, пришлось бы Ведерникову давать крюку в семь верст.

Сержант между тем, наклонясь к уху все еще сердитого коня, что-то терпеливо говорил - кажется, объяснял, что на "дозорке" несут службу другие, что сегодня наш путь не совсем обычен, и конь успокаивался, мотал головой, вроде бы понимая наконец, чего хотят люди, потом гордым скоком унес хозяина на его место - в голову отряда.

Лошади на границе особенные. Очень послушные командам и бережливые к всадникам, выносливые и упорные на горных подъемах, спокойные на скользких каменистых спусках, бесстрашные над головокружительными обрывами, они помнят дозорные тропы лучше самих хозяев. Ведь служба их на заставе гораздо продолжительнее солдатской. Привычка изо дня в день проходить строго установленный маршрут, отступление от которого недопустимо, въедается в самую кровь животных, поэтому лишь нарушение знакомого порядка способно вывести их порой из равновесия, вызвать непослушание. Мы сами виноваты, что начали непривычный маршрут от привычной "дозорки", Пенал рассердился справедливо. Зато посади на такого Пенала самого неопытного пограничника и отпусти поводья - он без понуканий пройдет маршрут от точки до точки, только поглядывай вокруг!

А вот рослая, тяжеловатая Рыжуха с редкой проседью в гриве. Кони, как и люди, седеют от возраста и трудов. Второе десятилетие служит Рыжуха на здешней заставе, ее потомки известны во всем отряде, последний стригун подрастает в заставском табуне. То-то она нет-нет да и покосится назад. Но как ни силен материнский инстинкт, служба не отменяется. К тому же она редко ходит теперь по дозорным тропам - вот разве когда появляются на заставе новички, которых пока еще рано сажать на резвых и бойких лошадей. Потому Рыжуха, кажется, рада этому выходу на настоящую боевую службу. Не все ж ей служить "учебным пособием"!.. А маршрут пограничный, как бы далеко ни увел, все равно приведет ее к своему жеребенку - это Рыжуха знает...

Тропа тянется вперед сухой березовой падью, на песке и суглинке следы острых копыт гуранов. Солнце уже заглядывает в падь, редкая березовая листва почти не смягчает жгучих лучей. По боковым откосам иссохшие, обглоданные стволы, сорванная береста. Кажется, кони ступают по полю древнего побоища, усеянному костями. Но есть тут не только древесные кости.

- Жутковатое место, - говорит Лапшин, всматриваясь в густеющие сумерки пади, где березы теперь все чаще перемежаются осинником, темнохвойными елями и горным сосняком. - Здесь излюбленный переход гуранов, а на них, известно, охотников достаточно. Летом как-то незаметно, а вот зимой... Идешь, и вдруг - залитый кровью снег, разбросанные кости, следы волков и рысей...

Заросли близ тропы задрожали, из них высунулась клиновидная мордочка, умные зеленоватые глаза смотрят прямо на нас, острые, торчком, уши пошевеливаются, словно маленькие локаторы, улавливая таежные шорохи.

- Шарик! - окликает Лапшин, и собака, показав себя всю, исчезает, чтобы, сделав новый круг, вернуться к тропе.