Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости

Итак, в среде персидского христианства, в лоне Церкви Востока, возникла совершенно особая субкультура сирийских мистиков.

Расцвет сирийского мистицизма – это VII–VIII века, но традиция эта продолжалась и дальше: мы можем проследить череду авторов, передававших знания от учителя к ученику или хотя бы имевших последователей, как минимум до начала XI века. А идеи мистиков активно использовались богословами Церкви Востока (и не только ими) вплоть до начала XIV века. Это была эпоха так называемого сирийского ренессанса, и ученое монашество пыталось обобщить опыт тысячелетней традиции, к которой оно принадлежало.

Сирийские мистики, как мы уже заметили, жили на стыке нескольких культур: христианства, зороастризма и ислама. Они были последовательными христианами, но само собой получалось так, что, ставя во главу угла свой духовный опыт, они меньше, чем принято, уделяли внимание традиции, правилам и церковному уставу. Точнее, эти правила они воспринимали как лестницу, по которой нужно взобраться на крышу, – такой образ использует Исаак Сирин[11]

. Когда человек находится на крыше, ему не нужно пользоваться лестницей. И мистики неоднократно пишут об оставлении ими устава в том состоянии, когда они поднимаются выше уровня слов и образов.

Мистик VIII века Иосиф Хаззайа в одном из своих главных сочинений, «Послании о трех степенях монашеского жительства», дает подробное описание разных этапов мистического опыта. В частности, он говорит о приближении к состоянию, которое мистики называли шафйута (

šap̄yūṯā) – «ясность», «просветленность». Речь идет о переживании человеком своего естественного состояния без каких-либо помех. О шафйуте

мы еще скажем, а сейчас хотелось бы привести слова Иосифа Хаззайи, которые он обращает к монаху, почувствовавшему свое приближение к предельному сосредоточению:

…Закрой все двери кельи твоей. И войди внутрь, и сядь в темноте и тишине, так чтобы и пение птицы не было слышно тебе. И когда придет час службы, смотри не вставай ни за что, чтобы не был ты как дитя, меняющее бездумно талант золота на финик, чтобы на краткий миг усластить свою гортань. Но ты как мудрый купец, когда попадется тебе жемчужина драгоценная, не променяй ее на вещи малостоящие, что во всякое время окружают тебя, чтобы не был твой конец таков, как у того народа, который вышел из Египта и отверг пищу манны духовной и возжелал отвратительной пищи египтян[12].

Заметьте, это сказано не про житейскую суету, а про регулярные монашеские богослужения. Неудивительно, что подобные мысли вызывали напряжение у церковной иерархии. У нас есть сведения о нескольких конфликтах в истории восточносирийского мистического движения. Кульминацией одного из таких конфликтов стал собор 787 года, инициированный католикосом Тиматеосом. Тогда трое мистиков – Иоанн Апамейский, Иоанн Дальятский, Иосиф Хаззайа – были преданы анафеме, то есть отлучены от Церкви. Анафема в то время была серьезной репрессией и для монаха, и для священнослужителя, и для христианина, живущего в миру. Такой человек терял связи с общиной, а за ее пределами он тоже был чужаком. Он был обречен на отказ от своей идентичности (во времена Тиматеоса это значило принять ислам или примкнуть к другой христианской конфессии). Христианин мог проявить себя в торговле или ремесле, да и путь к административным должностям был для него открыт, хотя и весьма затруднителен, но без поддержки общины достичь успеха во всех этих областях становилось гораздо труднее. Если же речь шла о монахе, который добровольно ушел из мира, то он терял вообще все. Для творческих людей, какими были сирийские мистические авторы, анафема означала еще и забвение: их книги изымались из монастырских библиотек, переписывание и распространение их запрещались.

После осуждения мистиков Тиматеос правил еще 36 лет, так что у представителей сирийского мистического движения долго не было надежды на просвет. Впрочем, переписывание текстов мистиков не прекратилось, как не прервалась и сама традиция. От гор Хузистана до гор Северной Месопотамии люди, разделявшие идеалы тагурты, поддерживали связь между собой. Подобно тому как сама Церковь Востока выжила во враждебном окружении, сирийское мистическое движение выжило во время его фактического запрета. При этом оно было построено исключительно на горизонтальных связях (не считая отношений настоятелей и монахов, наставников и учеников).