Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)

Учительница сказала мне, что раз я умею рисовать, то должен делать стенгазету. На совете отряда за то, чтобы я был редактором стенгазеты, проголосовали все. Сами редакторами быть не хотели. Хотели, чтобы редактором был я.

Редактором я стал, но газета не выходила. Вернее, вышла всего один раз. Я вырезал из журнала панораму Москвы, нарисовал лозунг: «Да здравствует Первое мая!», переписал от руки две заметки из «Пионерской правды», изобразил почтовый ящик и обратился к соклассникам: «Пишите в нашу газету!»

Они не писали. И газета не выходила.

Учительница вызвала мою маму: «Ваш сын спустя рукава относится к своим общественным обязанностям». Мама была очень огорчена.

— Ну, скажи, Петя, что это — твоя ошибка. Что ты глубоко прочувствовал её, что ты очень любишь стенную газету, — внушала мне классная руководительница.

Мама смотрела на меня в упор, и я сказал, что допустил ошибку. Стенная газета — тут я даже приврал, чтобы скорее отпустили, — это то, что я больше всего люблю.

Но искреннее, чистосердечное признание но спасло. Учительница с горечью заключила:

— Нет, вижу, Петя, что ты не прочувствовал…

Так меня и увела мама от учительницы непрочувствовавшим.

А я по дороге думал: что я должен был прочувствовать? И зачем вообще я должен писать на стене в красной рамке, что Петров хорошо учится, а Сидоров — в серой рамке — плохо? Это я и так им могу сказать. В коридоре на переменке. А я могу и в классе. Тогда зачем даром изводить тушь и акварельные краски?

Учительница этого не понимает. Мама тоже.

Мама говорит:

— Когда ты сказал учительнице, что любишь стенную газету, у тебя была такая брезгливая, кислая физиономия, что я готова была сквозь пол провалиться! Откуда ты только её взял?

Я сказал:

— Я физиономию не выбирал. Какую дали родители, такую и ношу.

Но в школе меня считали, наверное, не совсем конченым человеком, потому что однажды поручили мне выступить на встрече со знаменитым детским писателем.

Библиотекарь и старшая пионервожатая написали мне, что я должен сказать своими словами от всего сердца:

— Дорогой товарищ писатель, нам очень понравилось ваше замечательное сочинение… Через него красной нитью проходит… Нам, советским детям, очень нужны такие воспитательные книги. Желаем вам дальнейших творческих…

Успеха моё выступление не имело. Писатель сидел угрюмый, быстро уехал, а пионервожатая сказала, что я говорил без души и на лице у меня…

Мне понятно, что на моём лице было: «Книга мне совсем не понравилась, никакая она не замечательная, и нам, детям, она не нужна. И никакой красной нити в ней нет. Одна скука и поучения: бу, бу, бу…»

А почему я должен был говорить именно так, как вы написали? — спросил я старшую пионервожатую.

Она развела руками и ответила:

— Так положено.

А почему положено? Кем положено?

Когда я окончил школу, папа сказал:

— Комедиант! Тебе только в театральное училище идти. Может, там при деле будешь. С твоей физиономией…

Я пытался поступить в театральное и провалился.

Дали читать кусок трагедии на тему о работе «Сельхозтехники». Тракторист разговаривает со своим трактором, который почему-то не заводится. В самый трагический момент я рассмеялся, потому что трагедия была глупая. Совсем не «Отелло».

Режиссёр говорит:

— Вживайтесь в роль!

А я чем больше вживаюсь, тем больше смеюсь. Нет, не так уж сильно смеюсь, но мимика моя явно не соответствует тем приподнято-значительным словам, которые я произношу.

И ничего не могу с собой сделать…

Потом мне приходилось вживаться в разные роли.

Я женился.

Когда на моём лице была, написана нежная любовь, жена говорила: «Милый, я всё читаю по твоим глазам! Какой же ты искренний?» В других случаях она по глазам читать не любила.

Однажды она сказала:

— Сегодня мы идём в театр. Там, между прочим, встретим одну очень милую, интересную женщину. Я познакомилась с ней в Гагре. Она жена начальника нашего районного телефонного узла. Если ты хочешь, чтобы у нас был телефон, улыбайся, говори комплименты.

В антракте я увидел телефонную супругу. Она была не милой, не интересной и с мутными глазами…

… При выходе из театра жена сердито заключила:

— Ну, вот, телефона у нас не будет. Ты всё испортил.

— Я же, кроме «здрасьте», ничего другого не сказал.

— Твоя физиономия всё сказала. У тебя был такой вид, словно перед тобой баба-яга.

— А разве она не яга?

— А телефон?

Не всё гладко у меня и в цехе. То есть как не гладко? Работаю хорошо. Норму выполняю, брака не даю. Но и тут возникли неприятности.

Вызывает меня наш профорг и говорит:

— После окончания смены — митинг. По поводу вручения нам переходящего. Ты, Пётр, выступить должен.

Я стал отказываться: не могу, мол, на митинге выступать, не умею говорить. Пусть Иванов или Сидоров. Они говорят хорошо. А профорг своё: «Понимаешь, Пётр, тут беда: кто у нас говорит хорошо, тот работает плохо. А ты у нас передовик. Тебе и выступать положено. Мы тебе и речь набросали».

Глянул яла бумажку, увидел: «… Мы самоотверженно… Благодаря высокой организации… Не считаясь со временем… В результате широко развёрнутой агитационной работы…»

Потом профорг, конечно, пожалел, что меня выпустил.