Сюжет Бабеля

А если так, что было тому причиной? Что приковало внимание Бабеля к этой статье и что заставило ее помнить?

В 1908 году интересы Исаака Бабеля уже определились. По крайней мере, в декабре мы видим его завзятым театралом, и те свои переживания он спустя 30 лет описал в рассказе «Ди Грассо» (1937){15}. Зеев (тогда еще Владимир) Жаботинский в Одессе — особенно в еврейской Одессе — был властителем дум и кумиром. И никто не удивился, что этот блистательный журналист уже несколько лет является постоянным сотрудником столичных газет. Тем весомее звучало его слово. А откликался он и на политические события, и на общественные явления, и на новинки в мире искусства. Таким образом, общественно взволнованный читатель всегда располагал надежным ориентиром в бушующем жизненном море... В том числе, и в плавании по волнам новейшей литературы.

В статье 1908 года Жаботинский пишет и о театре — пьесах Юшкевича «В городе» и «Король». Но главный разговор идет о литературе, точнее — о «той отрасли русской литературы, которая... которую... которую не знаю как назвать. Даже не знаю, вполне ли тут подходит слово “русская” литература: ведь еще вопрос, определяется ли национальность литературного произведения только его языком».

14 лет спустя нашлось и название для этой непонятной отрасли — «русско-еврейская литература»{16}.

Что могло остановить внимание юного Бабеля в газетной статье?

Видимо, это:

«одно несомненно: г. Юшкевич сильнее своих предшественников и ныне здравствующих соратников. <...> Среди беллетристов евреев, пишущих и писавших на русском языке о евреях, г. Юшкевич является новатором».

Так что, если Бабель питал честолюбивую надежду стать писателем, статья указала ему будущий путь. И, конечно же, — среди новаторов!

Запомнил он и такую фразу:

«вся художественная манера г. Юшкевича дана в известной сцене из повести “Евреи”, где старый Шлойме рассказывает Нахману статистику ихнего дома».

Первый рассказ Бабеля, напечатанный в 1913 году, так и назывался «Старый Шлойме».

Можно, конечно, усомниться, что названием этим автор обязан Жаботинскому... Дело, однако, в том, что персонажа повести «Евреи» зовут не Шлойме, а Шлойма! Эпитет же «старый» мы и вовсе в повести не найдем (лишь один единственный раз о нем сказано: «старик Шлойма»).

А десять лет спустя Бабель придумал себе новое литературное прошлое.

В ноябре 1924 года, в автобиографии:

«в конце 1916 года попал к Горькому. И вот- я всем обязан этой встрече и до сих пор произношу имя Алексея Максимовича с любовью и благоговением. Он напечатал первые мои рассказы в ноябрьской книжке Летописи за 1916 г.<...>, он научил меня необыкновенно важным вещам и потом когда выяснилось, что два-три сносных моих юношеских опыта были всего только случайной удачей и что с литературой у меня ничего не выходит и что пишу я удивительно плохо - Алексей Максимович отправил меня в люди. И я на семь лет- с 1917 по 1924 -ушел в люди»...{17}

Затем, в декабре 1924-го, в разговоре с Д. Фурмановым:

«А писать я начал ведь эва когда: в 1916-м. И, помню, баловался, так себе, а потом пришел в “Летопись”, как сейчас помню, во вторник, выходит Горький, даю ему материал. “Когда зайти?” - “В пятницу”, говорит. Это в “Летопись”-то. Ну, захожу в пятницу - хорошо говорил он со мной, часа полтора. Эти полтора часа незабываемы. Они решили мою писательскую судьбу. “Пишите”, говорит. Я и давай, да столько насшибал. Он мне снова: “Иди-ка - говорит - в люди”, то есть жизнь узнавать. Я и пошел. С тех пор многое узнал. А особенно в годы революции»{18}.

И повторил в 1930-м, на заседании секретариата Федерации объединений советских писателей:

«Зеленым мальчиком я попал к Горькому и двадцати лет - в ноябре 1916 года - напечатал свою первую вещь в горьковской “Летописи”. <...>

Писал я тогда в течение одного месяца. Горький сказал, что - плохо. И было действительно плохо. После этого, подобно Горькому, я пошел “в люди”».

Почему Бабель так стойко молчал о первом своем рассказе? А. Парнис, перепечатавший «Старого Шлойме» в 1967 году{19}, допускает, что «видимо, он <Бабель> считал рассказ “Старый Шлойме” слабым»{20}. Ну, на то он и первый... И автору всего 19 лет. А Бабель даже себя 20-летнего именовал «зеленым мальчиком»...

На самом деле, в 1916 ему уже исполнилось 22... Так что причина подмены была, видимо, иной: признав себя автором «Старого Шлойме», Бабель попадал в категорию русско-еврейских писателей. А он собирался быть писателем русским. Для этого и понадобился Горький. Хотя, нельзя исключать, что Бабель рассчитывал и на особое расположение Горького к писателям-евреям (Юшкевич, например, долгое время печатался в редактирумых Горьким сборниках товарищества «Знание»).

Но одного благословения Горького для вступления в русскую литературу было недостаточно. Потому, едва дождавшись выхода ноябрьской книжки «Летописи» за 1916 год со своими рассказами, Бабель уже в декабре публикует «Листки об Одессе», и первый «листок» начинает так: