Сюжет Бабеля

«Она плясала в паре с любовником своим Гришкой Савченко. Они схватывались, словно в бою; в упрямой злобе обрывали друг другу плечи».

Наплясавшись, Гапа бросается в сельраду и находит там секретаря...

«- Дождутся люди вороньковского судьи{308}, - сказал Харченко, переворачивая газетный лист, - тогда воспомянут <добрым словом уполномоченного РИК’а Ивашко. - Б.-С.>.

Гапа вывернула из-под юбки кошель с подсолнухами.

- Почему ты должность свою помнишь, секретарь,- сказала баба, - почему ты смерти боишься?.. Когда это было, чтобы мужик помирать отказывался?..»

В селе свадьбы, а Гапа Гужва говорит только о смерти.

Из сельрады она направляется домой.

«В сенях своей хаты Гапа услышала мерное бормотанье, чужой осипший голос. Странница, забредшая ночевать, подогнув под себя ноги, сидела на печи. <...>

Большегубые дочери Гапы, задрав снизу головы, уставились на побирушку. Девушки поросли коротким, конским волосом, губы их были вывернуты, узкие лбы светились жирно и мертво.

- Бреши, бабуся Рахивна, - сказала Гапа и прислонилась к стене, - я тому охотница, когда брешут... <...>

- Три патриарха рахуются в свете, - сказала старуха, мятое ее лицо поникло, - московского патриарха заточила наша держава, иерусалимский живет у турок, всем христианством владеет антиохийский патриарх... Он выслал на Украину сорок грецких попов, чтоб проклясть церкви, где держава сняла дзвоны... Грецкие попы прошли Холодный Яр, народ бачил их в Остроградском, к прощеному воскресенью будут они у вас в Великой Кринице...

Рахивна прикрыла веки и умолкла. <...>

- Вороньковский судья, - очнувшись, сказала старуха, - в одни сутки произвел в Воронькове колгосп... Девять господарей он забрал в холодную... Наутро их доля была идти на Сахалин. <...> Перебули тыи господари ночь в холодной, является стража - брать их... Видчиняет стража дверь от острога, на свете полное утро, девять господарей качаются под балками, на своих опоясках{309}...»

Наутро бабку Рахивну арестовали. На вопрос «за что?» последовал ответ:

«- Кажуть, агитацию разводила про конец света...»

Примечательно, что сообщивший об этом Трохим Юшко слова свои не произнес, не прокричал, а «протрубил»!

Как же выглядит в этом свете судья-коллективизатор?

«Вороньковский судья, подняв плечи, читал у стола. Он читал книгу протоколов великокриницкой сельрады <...> Рядом за столом секретарь Харченко писал своему селу обвинительный акт. Он разносил по разграфленным листам все преступления, недоимки и штрафы, все раны, явные и скрытые. Приехав в село, Осмоловский, судья из Воронькова, отказался созвать сборы, общее собрание граждан, как это делали уполномоченные до него, он не произнес речи и только приказал составить список недоимщиков, бывших торговцев, списки их имущества, посевов и усадеб».

Чем заняты два этих человека? Они готовят обвинительный акт. Потому и не стал Осмоловский созывать общее собрание сельчан — время уговоров и пророчеств истекло. Пришло время творить суд — по написанному в книгах. И тогда откроется подлинный лик вороньковского судьи Осмоловского — Высший Судия. И судить он будет людей последним — Страшным Судом.

Оттого и готовятся крестьяне к смерти, а дочери Гапы уже отмечены роковой печатью — «узкие лбы светились жирно и мертво».

Это и есть истинная суть коллективизации в СССР — Страшный Суд над крестьянством.

В такой оценке происходящего Бабель не был одинок. Вот, например, что говорил 13 марта 1936 года Борис Пастернак:

«Наш съезд писателей собрался в то время, когда, - тут, конечно, я ни черта не понимаю, и лучше бы не следовало мне на эти темы говорить, но я скажу, как мне это представляется. Мне кажется, что к тому времени я не понимал коллективизации, она мне казалась ужасом, концом света».

Пастернак выступал на дискуссии о формализме и натурализме. Стенограмму этого выступления читал Сталин и последнюю фразу подчеркнул{310}.

А в 1938 году в «Правде» была напечатана «История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс». И в ней о коллективизации сказано:

«В конце 1929 года, в связи с ростом колхозов и совхозов, Советская власть сделала крутой поворот <...> Она сняла запрет с раскулачивания. Она разрешила крестьянам конфисковать у кулачества скот, машины и другой инвентарь в пользу колхозов. Кулачество было экспроприировано. Оно было экспроприировано так же, как в 1918 году были экспроприированы капиталисты в области промышленности <...>

Это был глубочайший революционный переворот, скачок из старого качественного состояния общества в новое качественное состояние, равнозначный по своим последствиям революционному перевороту в октябре 1917 года»{311}.

Но «равнозначный» не значит «тождественный», и чтобы никому в голову не пришло ошибиться, следовало разъяснение:

«Своеобразие этой революции состояло в том, что она была произведена сверху, по инициативе государственной власти, при прямой поддержке снизу со стороны миллионных масс крестьян, боровшихся против кулацкой кабалы, за свободную колхозную жизнь»{312}.