Сюжет Бабеля

После войны оказался в Румынии. В октябре 1921 года со своим отрядом перешел Днестр и попытался поднять на Украине восстание. Повстанцы были разгромлены, и в конце декабря Гулый-Гуленко снова ушел в Румынию. Но не унялся — в июле перешел границу, направился в Одессу и через две недели был схвачен. Следствие тянулось три года, пока генерал-хорунжий не признал себя виновным. Приговор: «10 лет со строгой изоляцией». О дальнейшей его судьбе существуют разноречивые версии: попал под амнистию в 1927 году и работал агрономом; в 1927 году бежал из тюрьмы и оказался в Польше, где был разоблачен как советский агент и застрелен...

Время действия рассказа отделено от этих событий всего одним годом, что едва ли случайно.

Зато дальше начинается непонятное...

«Чернышову и мне поручили поиски. С мандатами зоотехников в кармане мы отправились в Хощеватое, на родину Сулака».

Откройте любой рассказ Бабеля и ничего подобного не увидите — что за Чернышов? Кто такой «я»? В «Литературке» рассказ должен был появиться под рубрикой «Из записной книжки»... Книжка, понятное дело, принадлежит писателю. А кто же тогда рассказчик? Где и когда Бабель с ним беседовал? Об, этом ни слова... «мы узнали...»; «Чернышову и мне поручили...»; «мы отправились...»

Повествование начинается с середины, и ему, несомненно, должно было что-то предшествовать. И, значит, рассказ «Сулак» — не рассказ, а кусок, вырванный из более обширного повествования... Например, глава из книги... Быть может, той самой, которая и называлась «Чека»! Книги, хотя бы частично, написанной... Поэтому оправдан поиск и иных глав. Уцелевших!

А тогда пытливая мысль обращается к еще одному рассказу, где ЧК появляется в самом финале. Называется он «Дорога» и опубликован был в 1932 году. Содержание таково: в ноябре 1917 года рассказчик покидает разваливающуюся русскую армию (проще говоря, дезертирует), становится свидетелем чудовищных расправ над евреями, сам чудом избегает смерти и, наконец, добирается до Петрограда, где находит бывшего комиссара своего полка Калугина. Финал рассказа:

«Наутро Калугин повел меня в Чека, на Гороховую, 2. Он поговорил с Урицким. Я стоял за драпировкой, падавшей на пол суконными волнами. До меня долетали обрывки слов.

- Парень свой, - говорил Калугин, - отец лавочник, торгует, да он отбился от них... Языки знает...

Комиссар внутренних дел коммун Северной области вышел из кабинета раскачивающейся своей походкой. За стеклами пенсне вываливались обожженные бессонницей, разрыхленные, запухшие веки.

Меня сделали переводчиком при Иностранном отделе. Я получил солдатское обмундирование и талоны на обед. В отведенном мне углу зала бывшего Петербургского градоначальства я принялся за перевод показаний, данных дипломатами, поджигателями и шпионами.

Не прошло и дня, как все у меня было, - одежда, еда, работа и товарищи, верные в дружбе и смерти, товарищи, каких нет нигде в мире, кроме как в нашей стране.

Так началась тринадцать лет назад превосходная моя жизнь, полная мысли и веселья».

До сих пор всеми исследователями рассказ этот рассматривался исключительно как автобиографический. Тем более, порядок действий полностью соответствует тому, что поведал о событиях своей жизни сам Бабель: «я был солдатом на румынском фронте, потом служил в Чека, в Наркомпросе...».

Но если допустить, что рассказ этот был частью более обширного повествования, достаточно легко установить и его место в этом повествовании — в самом начале, первая глава...

И глава эта полностью соответствует тому, что говорил Бабель Фурманову о своей «большой вещи» в 1924 году: «чекисты, которых знаю, ну... ну, просто святые люди. И я опасаюсь, не получилось бы приторно».

И, действительно, получилось приторно донельзя: Моисей Урицкий, «комиссар внутренних дел коммун Северной области <...>. За стеклами пенсне вываливались обожженные бессонницей, разрыхленные, запухшие веки», то есть недреманный страж Революции, что в свете еврейского его происхождения выводит прямо на 121-й псалом:

«Вот не дремлет и не спит страж Израиля. Бог - твой страж».

А подчиненные его — «товарищи, верные в дружбе и смерти, товарищи, каких нет нигде в мире, кроме как в нашей стране». Воистину: «святые люди», практически — ангелы. Из особого подразделения — ангелы Смерти.

Так что же думал Бабель о чекистах на самом деле? Вернемся к рассказу «Сулак»...

Приехав в село, чекисты идут к председателю сельрады расспросить о ночлеге и задают наводящий вопрос о «вдове» Сулака. Председатель, «простоватый парень», ведет их в ее хату, и чекисты видят там новорожденного младенца. Выйдя от «вдовы», председатель

«[о]глядываясь по сторонам, <...> рассказал, что Сулак служил когда-то у жовто-блакитных, а от них перешел к папе римскому.

- Муж у папы римского, - сказал Чернышов,- а жена в год по ребенку приводит...

- Живое дело, - ответил председатель <...>».

Заночевали чекисты у председателя, поужинали и легли спать. Но председатель завел разговор с дочерью. На окрик чекиста, что разговор мешает ему спать, председатель виноватым голосом отвечает: