Из собственно Романьи, которую я исколесил вдоль и поперек и отоварил еще в прошлые сезоны, я переместился поближе к Ферраре, взяв на прицел пляжи Комаккьо; они возникли сравнительно недавно и не успели обзавестись наборами флажков. Должен заметить, что посетители этих мест — милые, непритязательные люди, они не хватаются за шапку, если в баре «Мол» или кафе «Спорт» на столике рядом с пивом и минеральной водой не окажется их национального флажка, их не шокируют провинциальные официанты, которые, что греха таить, запросто могут принять норвежца за ирландца, а бельгийца за жителя Триеста. Так вот, я остановился в скромном, уютном пансионате «Веккья Римини» на Лидо Эстенси, по существу на берегу канала, по ту сторону канала — порт Гарибальди с монументом в память о драматическом событии — высадке в 1848 году Героя двух Миров. В тот же самый вечер я досконально знал, как оснащены местные гостиницы, как влияют морские приливы и отливы на канал — он то вздувается, словно река в половодье, то опадает, будто наступила засуха, знал маршруты рыболовецких судов и бродячих собак, знал, почем пшеничные лепешки без ничего и почем с копченой колбасой, знал, что перевоз работает с семи утра до одиннадцати вечера по таксе сто лир со взрослого, пятьдесят — с ребенка, сто пятьдесят — с велосипедиста. Перевоз, он же старая моторная лодка, преодолевал несколько метров водной поверхности, беспрестанно чихая. Последний раз лодка попалась мне на глаза перед тем, как я лег спать: она перевозила в порт Гарибальди араба. На правом плече у него болталась связка полосатых одеял, тех самых, которые не то арабы, не то марокканцы, не то тунисцы, или как бишь их там, предлагают на всех перекрестках и пляжах и даже приносят по ошибке, а может, намеренно, в вестибюли Гранд-Отелей, откуда торговцев немедленно выдворяют наравне с попрошайками и лоточниками.
На следующий день, чтобы не перегреваться во время работы, я снял на пляже «Медуза» кабину и зонт, надел плавки и растянулся на песке — голова в тени, все остальное на солнце, так мне нравится. Кстати, я люблю сочетать (не в ущерб делу) исполнение служебных обязанностей с личными интересами и удовольствиями. Я было совсем разнежился, но внезапно поток истошной музыки подточил мое благоденствие, говоря языком поэзии, как червь розу.
И здесь транзистор, чтоб ему провалиться! В поездах, в автобусах, в самолетах, на севере и на юге Апеннинского полуострова, в Европе и за ее пределами — на всем ошарашенном земном шаре надрывается треклятый, осточертевший транзисторный приемник, а то и магнитофон — другой изверг, истязающий наши барабанные перепонки.
Будь моя воля, я бы в самых отборных выражениях разнес в пух и прах источник звукоизвержения и испепелил взглядом его хозяев, но пришлось сдержаться, памятуя, как несколько дней назад в Фано компания распоясавшихся юнцов подняла меня на смех. Я сдержался и повернул голову. Под зонтом неподалеку расположилась пара: весьма броская красотка лет восемнадцати в бикини, добросовестно облегавшем ее пышные формы, и престарелый, лет пятидесяти-шестидесяти, пижон, или молодящийся старик, как вам больше по вкусу, седоватый блондин, неэстетично тощий, увешанный цепочками, смотревшимися прямо-таки гротескно на его дряблой коже. Именно у него на запястье висел нарушитель тишины, испускавший поток истошной рок-музыки; перезрелый плейбой притоптывал, силясь попасть в такт, и подергивал костлявыми плечами.
«Недоносок, выключи свой идиотский магнитофон!» — невольно подумал я. Аппарат незамедлительно повторил фразу, слегка исказив при усилении тембр моего голоса: «Недоносок, выключи свой идиотский магнитофон, недоносок…» — И так много раз подряд, пока великовозрастный стиляга не выключил транзисторный магнитофон, — гримаса недоумения обозначилась на его испещренном морщинами, загорелом лице.
— Наверное, кто-то пошутил, — сказал он спутнице.
Глупое и, я бы заметил, необоснованное предположение.
Я не сомневался, что фраза, которую я мысленно произнес, прозвучала из магнитофона — сработала какая-то чудодейственная телепатия, если уместно применить этот термин, имея в виду передачу мыслей от человека механизму.
— Поставлю другую кассету, — объявил перезрелый донжуан и тут же перешел от слов к делу. Раздались тягомотные фортепьянные аккорды, исполненные с таким ухарством, что, услышь их старик Лист, наверняка наложил бы на себя руки. Меня разбирало любопытство проверить телепатию еще раз, и я, крепко стиснув губы, сформулировал мысленно виртуозную вариацию на ту же тему: «Ты, мурло под зонтом номер сорок три, выключи магнитофон и заткни им свою пасть!» Через долю секунды магнитофон повторил все дословно: «Ты, мурло под зонтом номер сорок три» — и т. д. и пр. Красотка вскочила:
— Да он прицепился именно к тебе, даже номер зонта знает!
— Десять минут назад я и не подозревал, что у меня будет этот зонт, — возразил сморщенный волокита, — я его только что взял в прокате.