Скальпель Оккама (сборник)

Выбравшись из зарослей малины, я понесся по склону, поросшему редкими криптомериями. Девчонка сначала бежала резво, видно, от страха. Ужас перед расправой вселял в нее силы. Но они таяли на глазах, и когда я, догнав девчонку, лишь коснулся ее плеча, она споткнулась и плашмя рухнула наземь. Мне эта гонка была нипочем, но за компанию я тоже скатился в низкорослые заросли бамбука. Горячее, прерывистое дыхание коснулось моей щеки, и я почувствовал, как вздымается ее грудь.

Крепко держа беглянку за плечи, я заглянул ей в глаза. Страх, стыд, отчаяние, презрение — сколько всего было в них!

Злость моя схлынула, точно морской отлив. Неловко кашлянув, я отпустил ее и сказал:

— Вставай. Не трону.

От ручья донеслись исполненные ликования вопли моих приятелей. Они звали меня. Изловили-таки…

Держа девчонку за руку, я спустился к ручью. У маленьких воришек из разбитых носов текла кровь, они всхлипывали и давились икотой, пытаясь освободиться из крепких рук мучителей. Личики у них, как и у сестры, были одутловатые, опухшие от голода.

Неожиданно девчонка с силой оттолкнула меня и бросилась к малышам — обнять, прижать, защитить, — но вырвать пленников из цепких пальцев ухмылявшегося Горо было не так-то просто.

— Что будем делать? — с жестокой улыбкой спросил Сакудзи.

— Надо проучить их, — подхватил Горо. — Засунем в змеиную нору?

— Ладно, хватит, — нахмурился я. — Отпустите их.

Вырвалось это у меня невольно, я даже сам удивился, а дружки мои уставились на меня, разинув рот.

— Ты что, спятил?! Они же воры! Грязные, вонючие городские воры! — возмутился Горо.

— Я сказал — отпустите.

Горо с Сакудзи нехотя повиновались. В нашей троице я был вроде генерала. Подняв корзину с крабами, я протянул ее девчонке:

— На. Возьми и уходи. Но больше не попадайся. Это наше место.

Прижав к груди мальчишек, она молча смотрела на меня.

— Почему? — не выдержала она. — Кинулся на нас как зверь, а теперь?..

— Сам не пойму, — отрезал я. — Ну вот что, проваливай, пока не передумал.

— Ишь как она ему приглянулась! — гаденьким голоском протянул Горо. — Может, пойдешь проводишь?

Я взглянул на приятелей. Мне ужасно не понравились их физиономии: сальные, ехидные ухмылочки… Я понял, что теряю товарищей. Но мне было все равно.

— А что? Хорошая мысль! — Я вызывающе посмотрел на них и повернулся к девчонке. — Пожалуй, и впрямь провожу. Не ровен час, что случится.

3

Горожане разбили лагерь у самой реки, километрах в трех от деревни. Старые легковушки и трейлеры, служившие жильем, стояли беспорядочно, как попало. Городской заготовительный отряд.

Уже вечерело, и над лагерем курились дымки. Люди, сидевшие у костров, провожали меня равнодушными взглядами. В лохмотьях; все, что есть, — при себе. Лица землистые, болезненные, отечные. Взрослые, старики, дети… Но всех их роднило одно — полнейшее безразличие. Было ясно: люди устали жить.

Я впервые видел все это вот так, рядом — родители строго-настрого запретили мне даже близко подходить к ним. И теперь меня била нервная дрожь.

Не они были виновны в случившемся. Все мы всегда ходили по лезвию ножа. Даже я, школьник, понимал это. Но никто и думать не хотел о последствиях. Никто не верил в катастрофу.

Япония обеспечивала себя продуктами питания лишь на сорок три процента — менее, чем любая другая развитая страна мира. Только риса было достаточно. Мясо же, яйца и прочие продукты животноводства в основном ввозились из-за границы. Пожалуй, среди цивилизованных государств трудно было найти вторую такую безрассудную страну.

Сначала беда пришла в другие страны. Три года подряд всю Землю потрясали недороды. Мировые житницы оскудели. Большая часть импорта в Японию шла из Соединенных Штатов, но теперь Америка вынуждена была сократить поставки: нужно кормить себя. Япония очутилась на грани катастрофы. И сколько ни упрекай в вероломстве американцев — на нет и суда нет.

Несколько лет назад, учитывая возможность подобной ситуации, министерство сельского хозяйства и лесоводства задумало эксперимент: Япония переходила на систему самообеспечения. Для этого восстанавливалось пятьсот семьдесят тысяч гектаров заливных полей и осваивалось полтора миллиона гектаров целинных земель; заливные поля предназначались под рис, новые земли — под бобы, батат, зерновые; часть — под кормовые травы. Там, где климат позволял снимать по два урожая риса, можно было получать и богатые урожаи пшеницы, корейской капусты. Даже большая часть площадок для гольфа пошла бы в дело, под батат, а ведь их набиралось немало — общая площадь была сто сорок шесть тысяч гектаров.

Поголовье крупного рогатого скота сохранялось на прежнем уровне, а вот количество свиноводческих хозяйств и бройлерных фабрик неизбежно пришлось бы сократить вполовину. Но и тогда на одного человека выходило лишь две тысячи сто калорий в день — уровень первых послевоенных лет: шестьдесят граммов белка и тридцать граммов жира.