Скандальный

– Маленькая засранка. – Это была фигура речи. Я не спрашивал разрешения. – Рядом с нашим домом есть киоск с чуррос[25]. Еще там продают крендели с корицей. Ты ведь ни разу не пробовала чуррос?

Она вновь помотала головой.

– Что ж, надо это исправить, пока органы опеки не забрали тебя у меня за то, что лишил тебя всех удовольствий на свете. Но если сегодня поешь чуррос, то больше никакой вредной еды до конца следующей недели. В том числе в воскресенье с Эди, а я даже не знаю, что она для нас спланировала.

Ее глаза. Черт возьми, ее глаза. Они были так похожи на мои и заискрились, как светлячки в ночи. Они выглядели, как глаза любого четырехлетнего ребенка. Были полны надежды. Луна принялась бить по спинке кресла уверенными, быстрыми, нетерпеливыми пинками.

– Это реакция на чуррос или Эди?

Пинок.

– Ударь один раз, если из-за чуррос, и два, если из-за Эди.

Пинок, пинок. Я откинулся на спинку кресла, водя руками по рулю и впервые за долгие годы ощущая спокойствие.

– Да, она заедет в воскресенье, чтобы провести с нами время. Эй, а почему она называет тебя Микроб?

Я знал ответ, но хотел попробовать разговорить ее.

Вид у Луны был растерянный. Я уже давно не задавал ей вопросов, в ответ на которые ей пришлось бы говорить. Мама утверждала, что я гублю ее чрезмерной добротой, позволяя не разговаривать. Обычно я отвечал, что окружающие и так часто спрашивают ее о всякой ерунде и дразнят, незачем и мне ее мучить. Я видел: она пытается решить, как поступить. Она старалась понять, как со мной общаться. Обычно дочь игнорировала меня и шла дальше. И сейчас она впервые хотела рассказать мне. Позади кто-то просигналил. Я был настолько поглощен моментом, что пропустил зеленый свет светофора. Мне было насрать. Машина ринулась вперед и обогнала нас, как раз когда Луна раскрыла ладошки и замахала ими по кругу.

– Ты… танцевала?

Она замотала головой с недовольным видом. Затем поднесла руки к лицу и издала противный звук.

– Ты грязная? – допытывался я, делая вид, будто Эди не рассказала мне обо всем тем вечером, когда сидела с ней.

Говори, Луна. Говори. Согласен на что угодно, не только на слова. Не только на жесты. Что. Угодно. Может быть, тогда нам не будет так чертовски одиноко в огромном пентхаусе.

– Ты была грязная, когда вы познакомились? Твои руки были чем-то испачканы? Она помогла тебе их вымыть?

Девочка яростно замотала головой и нахмурила брови. Указала на свою раскрытую ладошку и зажала нос, будто кругом плохо пахло. Ее широко распахнутые глаза умоляли меня понять ее.

Скажи.

– Она плохо пахнет? Ты пахнешь? У тебя что-то было на ладони? Она дала тебе что-то плохо пахнущее?

И тут настал худший момент этой недели: Луна поставила крест на нашем разговоре. Ее плечи поникли, она вздохнула и стала смотреть в окно, скрестив ру-ки на груди. Она снова не обращала на меня внимания.

Всю оставшуюся часть поездки мы не общались, пока не приехали домой и я не спросил, хочет ли она чуррос. Луна проигнорировала меня в сотый раз за день, как, впрочем, поступала постоянно.

Ничего не изменилось.

Я с нетерпением ждал, когда же наступит воскресенье.

* * *

Эди Ван Дер Зи была, пожалуй, самым белокожим человеком из всех, кого я знал. Факт.

Я размышлял об этом, пока она сидела рядом и ворковала над псом, лижущим свои яйца. Мы устроили пикник в парке Анахайма, где был меньше всего риск встретить знакомых. Здесь же располагался Диснейленд, в который мы сводили Луну.

Она надела уши Минни Маус, которые были ей слишком велики, и ела сэндвич, который Эди сделала перед выходом из дома. Арахисовая паста, желе, а между ними кусок сыра чеддер.

– Тебе приятно смотреть на это за обедом? – проворчал я, сидя с краю столика для пикника и не притронувшись к еде.

Я был не особо голоден, и не только потому, что мисс Ван Дер Зи соорудила самый отвратительный сэндвич из всех известных человечеству. Но еще и потому, что я вел себя как ревнивый говнюк, ведь Эди удавалось вызывать у моей дочери такие реакции и выражения лица, о существовании которых я даже не подозревал.

Девчонки сидели так близко, что едва не соприкасались лбами, и не обращали на меня внимания. Эди рассказывала Луне о том, что хлебные корочки – до неприличия недооцененный продукт и что ей нравилось поджаривать их в тостере и есть, как соломку.

– Трент, ты ешь корочки? – спросила Эди, подняв голову.

Я почесал покрытый щетиной подбородок, стараясь избежать сексуального подтекста в присутствии дочери. Все время, что мы провели в Диснейленде, Эди вела себя как идеальная няня. Она вообще не обращала на меня внимания, все время держала Луну за руку и даже глазом не моргнула, когда две молодые мамаши заигрывали со мной, пока я покупал нам суши.

– Я не ем хлеб.

– Почему?

– Не люблю.

– Кто же не любит хлеб?

– Тот, кому нравится иметь шесть кубиков на прессе, – я говорил, как настоящий самовлюбленный ублюдок.