Сказ о военном топографе

Прошло лет несколько. Старичок, как и обещал, обучил писаря делу своему топографическому, рекомендации справедливые о нём отправил куда надобно да и помер тихонечко. Показалось тогда юноше, будто никто кроме него и не заметил, что жил тут когда-то топограф заезжий военный — хороший человек, а теперь вот не стало его. Ещё старушонка хворая, в доме которой жили они, заметила кончину служивого, загрустила вдруг и вслед за ним вскоре отправилась, ветхий домишко свой перед этим писарю завещав. Схоронил юноша старичков в могилке одной, чтоб веселее им вместе было, продал дом старушонкой завещанный, попрощался с сестрой, что пропа́сть не дала сиротой в малолетстве, и уехал в столицу.

В Петербурге, в коем бывал он уже однажды, в армию поступил на службу, сдал экзамены справно и зачислен был в Корпус военных топографов. Началась у него с тех пор карьера новая, ещё более увлекательная. Ведь в те времена работы топографической непочатый край был. Одних земель кавказских столько имелось — мерить не перемерить. Ему на три жизни хватит, да ещё и другим достанется. Туда-то его и отправили.

Провёл он на Кавказе два полных года. Из юноши в мужчину обернулся, густые усищи нацепил на лицо. Из стажёров команды учебной топографом стал самостоятельным и в горы, коих было тут видимо-невидимо, влюбился без памяти. Тянуло его теперь на вершины заснеженные не только по служебной надобности, а ещё и из любопытства праздного. Стал он в хождении по горам так ловок, что даже прозвище гордое получил от товарищей — Белый лев снежных гор.

Помысел

Послали как-то военного топографа в Осетию составить карту долины одной горной, что на границе с Грузией находится. Задачу эту в штабе не хлопотной сочли, а потому сэкономить решили. В отряд его топографический вошли лишь два казака для помощи да лошадь худая для транспорта. Погоревал он немного, да что поделаешь — служба же, не поспоришь. Зато от дефицита казаков в его экспедиции разрешили ему не спешить и провести весь сезон полевой в долине той горной.

Запрягли казаки лошадку тощую, погрузили в повозку всю поклажу тяжёлую, и экспедиция малочисленная в путь дальний двинулась. Невелика была быстрота отряда топографического, в темпе клячи захудалой идти пришлось, но топографу военному, как оказалось, только прок от этого был. Уходил он вперёд от товарищей на несколько вёрст, поправки делал уточняющие в картах имеющихся, а потом садился на камень, остальных поджидая, и любовался на гору огромную, что предстала пред ними вскоре. «Вот бы взобраться нам на неё при случае подходящем, ребятушки!» — говорил военный топограф восторженно. А казаки смотрели вдаль, морщась на громадину необъятную, ухмылялись и думали: «Вот чудак-человек! И какой интерес на неё без толку взбираться?»

Шли они так от рассвета раннего и до заката позднего несколько дней. Как темнело, лагерем становились, а на утро дальше двигались. И добрались наконец до селения маленького, что чуть выше входа в ущелье расположилось. Вошли в него компанией скромной, а там нет никого. Удивились казаки, распрягли животину уставшую, отпустили её на простор пастись — заслужила же труженица. Сами стоят смирно в тишине гнетущей, прислушиваются. «Неужто помер весь люд?» — сказал один казак. «Аль в засаду попрятался?» — добавил второй. А в кустах у дороги тем временем шевельнулось что-то, оба казака и охнули разом. Взяли они резко ружья на изготовку, а топограф военный говорит им преспокойненько: «Ну, что ж вы, ребятушки, люд местный пугаете. Уберите ружья-то!» Послушались казаки старшого своего, опустили ружья стволами вниз, хоть и боязно стоять беззащитными было. Из кустов в тот же миг как выскочит кто-то да как завопит на всю улицу, да как побежит прочь от них. Оказалось, мальчонка чумазый годков четырёх, на чертёнка похожий, под кусток по нужде ходил, а они, изверги окаянные, спугнули его. Теперь вот зад голый да пятки сверкающие созерцали бессовестно. Так развеселил он тогда казаков видом своим срамным, что один из них наземь свалился и по склону покатился, за живот держась. Как не зашибся — одному Богу известно.

Услыхал местный люд смех задорный, осмелел и стал из домишек убогих выходить на улицу да на пришельцев глазеть робко. Русских-то видывали они, давно уж в составе Империи горцы были, но, как и в прежние времена, к чужакам с опаской относились.

Решил военный топограф лагерь разбить чуть выше села, чтоб не пугать народ местный своим видом служебным, и приказал казакам вещи перетаскивать. Но вдруг к гостям заезжим старейшина подошёл, повинился перед ними за осторожность избыточную и предложил в селе расположиться в лачужке небольшой, но ухоженной. Приглашение старца приняли в экспедиции радостно, разместились в тепле и уюте да за дела топографические принялись.