Сказ про Марлену из Армая

– Давно уже не та земля, молодушка. Есть на свете остров Армай, не слыхивала? И построили его гордые и отчаянные сыны и дочери, кому жизнь под пятой канонов докучливых надоела. И нет там ни царя, ни старост, ни молодух наивных. Свобода там беспредельная – ЗА-КОНОМ называется.

– Значит, и богов там нет?

– Люди сами себя богами назначили, знают право свое священное – коли не просишь богов ни о чем – закрывают очи великие на деяния твои, не вмешиваются. Так новое племя свободное выбрало нового Спаса себе, покрестилось ему и стало молиться как единственному верному, отвергая все старое. Повыгоняли всех, кто образы старые помнил, а новых народившихся учили верить двум лишь правилам главным: каждый друг другу – волк и сила – главнее всего. И пошла жизнь с тех пор, тебе и не снилось! Творили свободные что душе пожелалось, вопреки всему, против всех, за себя. И росло новое царство, как на дрожжах, вверх и вширь громоздясь. Ширьбезверная, ширьбезпамятная, ширьгулящая, ширьсмутьянная, ширьбеспутная, ширьмужицкая, бабьяширь…

Изумлялась Павлина Куприяновна таким вестям, но помалкивала, давая гостье рассказ закончить.

– Хорошо зажилось мне тогда, так свобода опьянила, что спать перестала, каждый миг хотелось бодрствовать! Везде пляски, везде шабаш, шум и кутеж! Власть в руки свалилась безграничная! Красота и сила мои внутренние везде двери отворяли, любые желания исполняли, и однажды повстречала я судьбу свою. Такого же смелого, рьяного, свободного и сильного! Полюбила его без памяти, – иронично добавила Марлена. – Так полюбила, что подговорила бежать с острова, который все разрастался и мощнел, аж пришлось свободному племени весь лес порубить, реки осушить, все камни выкорчевать, чтобы бараки громадные на ораву такую построить. Всю дичь истребить и на мясо пустить, из их меха одеж нашить, ибо холода начались от пустоши деланной, что покрывался Армай со всех сторон льдиною громадной. В тягость нам стало с армайским обществом жить – про бесПЕЧное пребывание пришлось позабыть и жечь костры беспрерывно. Хоть другим это не мешало свободе беззаботной литься: высилась крепость нового Спаса и волхвов премудрых, потому устроили быт таким образом, что каждый день, словно праздник честной, проходил в пирах да забавах, множилось войско рабское, с коим однажды решили войной пойти на соседние земли, когда свои пашни, завали да зверье в предел кончились. В тот день и решили мы бежать с моим возлюбленным, зачем нам чужая война? И так богатства нажили с верхом: самоцветов, золота да рабов –впору свою слободу отстраивать! Взяли всех, кто волюшку к жизни спустил, распродав имя да душу, и пустились по миру бродить в поисках своего Армая. А отыскавши, поселились царями на нем и зажили целых двадцать лет сладко и счастливо, вопреки и назло предсказанию старосты, – перевела дух Марлена, радостно замечая, как молодая хозяйка холодом синюшним покрывается от рассказов ее страшенных для любого человека православного, чтившего род и мать-землю превыше всего.

Сидела Павлина ни жива-ни мертва, лишь в уме представляя сей остров богами покинутый: «Ра» – свет – «Май» – нет.

– И однажды захотела я родить сына от моего повелителя, чтобы продолжить любовь нашу свободную, да долго ждать пришлось, всех дочерей в утробе давить, чтоб путь сыночку пробить. Но таки родился мой Алкун, золотым сиянием озарил тот день, а потом будто магнитом стал все сияние в округе забирать: поиграется с братцем-кроликом или с птичкой-невеличкой – весь свет бестолковинки в руках у моего богатыря остается. Поэтому рос Алкун не по дням, а по часам. И достигнув вышины отеческой, решил помериться своею силою с людьми свободными с Армая. Смеялся отец и радовался такой удали, которая раз за разом побеждала всех на своем пути, умножая наши сокровища трофеями… Пока однажды насытился победами земными Алкун и бросил вызов пучине морской, из-под которой остров свободы торчал. И набежала волна, поднялась высоко-высоко, и забрала мое чадо к себе навсегда, растворив его тело и память о нем в пучине белой. Будто и не существовал никогда… И тут оказалось, что все счастье наше родительское в нем одном и заключалось: в тот же миг горделивый мой муж в старика дряхлого превратился и пылью обратился, дом и богатства снесло, словно веточку, а меня одну-одинешеньку на развалинах стихия оставила, и рядом палку проклятую бросила в память горькую о том, что нет теперь ни сыночка, ни мужа, ни дочки, ни очага, ни одной души, что пожалеть осмелилась бы… Долго я кричала небесам безмолвным: за что наказание такое ужасное спослано, почему жизнь мне проклятая оставлена? Но не услышала ответа, только продолжает горе множиться, и куда не приду – везде двери закрытые, слова недобрые, взгляды суровые, никто не может ответить: что делать с такой судьбой? – горько спрашивала старая женщина, тряся деревянной лопатою.

Что ж, подошла теперь очередь Павлины Куприяновны речь держать. Губами белыми на посиневшие пальцы пыталась теплом дуть, чтоб согреться от сырости и морози, дом покрывших от нехорошего присутствия: