Сказ про Марлену из Армая

– Долго ты правду искала, долго молчанье в ответ получала, значит, готова услышать ее даже горькую … – горлом, израненным колючками острыми, заговорила хозяйка светелки.

– Говори, молодушка, ибо истинно правду хочу узнать, – сверкнула глазами странница.

– Вспомни слова той старосты, что тебе так не понравились, говорила ведь вот о чем: ищешь счастья – ищи, только не одинокое оно, тоже, как и человек, роднится со счастьем родителей да близких. Поругаешь отца – может и отмолишься, а вот если мать обидишь – это непростительно, кара страшная такого человека ждет. Потому и благословенье не было получено, ибо в путь отправилась ты, счастье родительское растоптав, отринув их слово доброе, историю, любовь и благодать. А спрашивала ли ты себя хоть единожды: как там родители поживают? Что чувствуют? Что думают о тебе? Помнят ли? Не нуждаются ли в помощи? Может, плохо им живется без тебя?

– Не задавала… – досадно отвечала тень Марлены.

– А не спрашивала ли ты себя, женщина, может, счастье твое – вовсе не тобою заработано? А трудами рода долгого, вкладывающего в общий котел дела и мысли праведные, чтоб тек и ширился ручей?

– Не спрашивала… – еще темнее становилась странница.

– А они, Марленушка, – разогрела, наконец, пальцы закоченевшие Павлина Куприяновна и иней с волос рьяно сбросила, – все эти двадцать лет за тебя ходили и молили, подношения Роду человеческому, нас всех связывающему, ставили, чтобы текла силушка к тебе от него без остановочки, пусть и не воротишься никогда. Незабытою жила в сердцах их! И не только они, все братья и сестры, тетки и дядьки, все молились и от твоего имени богов славили, чтоб тебе на чужбине легче жилось, чтоб удача не покидала, чтоб здоровье не подводило. А напоследок променяли свои последние годки, которые могли с внуками да правнуками в счастливой старости провести, Гостомысл и Белолюба, отправившись раньше срока в локи для славных родителей, чтоб двадцать лет жизни тебе подарить, непутево растраченной на забавы, кутеж да праздное. Нет их больше на свете земном…

– Как нет!? – горестно вскрикнула женщина.

– Да и на том вряд ли встретитесь. Ибо нет тебе ходу ни к животных душам, ни к людям добрым, ни к богам. Свободная ты теперь на веки вечные… Спрашиваешь, почему люди от тебя воротятся? А что ты сделала для людей, чтоб они любили тебя?

– Не крала, не душегубствовала, не поучала, в долг не брала, не сплетничала, не каверзничала… – смятенно отвечала странница.

– А давала? Хоть что-нибудь другим давала? Хоть кого-то в своей жизни, кроме себя, своих законов и прихотей любила?

– Рабам и работникам платила в срок обещанное. Хозяйкой была строгой, но справедливой.

Усмехнулась Павлина на странные разговоры гостьи, привстала и полотенцем паутину с окошка смахнула, свету божьему разрешая вновь осветить и отеплить свой дом.

– Сына и мужа сильно любила… – печально молвила старуха.

– Вот и отпустили вам за вашу любовь сколько можно было. Ни много ни мало – двадцать лет! На большее, видать, не хватило молений родни за ваши души беспутные. Не выходило большего смысла из любви непутевой – никакого толку от нее никому не прибавилось. Вот ты представь, уважаемая, локоток захочет отделиться от всей руки, по своему жизнь направляя… Что его ждет? Ведь сердце с головой на всех работают, всем кровь горячую без устали качают: локотку и коленке, пояснице и ступне… Ведь у каждого из них общее дело имеется и своя личная работа. Поживет локоток с минуточку – да и сгинет как ненадобный. Так и вы, пожили сколько смогли себялюбиво – и канули. Хуже того, нету памяти больше об вас ни в чьем сердце на родине, а значит, никогда не воротитесь на землю, чтобы встретиться в кругу семьи. Безымянные души…

Наполнились глаза Марлены слезами обиды и горести жгучими.

– Звали тебя в деревне Марленой Семирукой, ибо красавицей родилась писаной, помню тебя с силою семь дел за раз переделывать. Гордостью деревни слыла! Большие надежды на тебя имелись. Лучшие семьи на тебя зарились. Да только на себя все и истратила. Ни земле, ни родителям от тебя ни капельки не досталось. Сыну свой ручей излила, вот он потонул в пучине твоего себялюбия.

Спрашиваешь, а никто не отвечает, что за проклятье на тебя обрушилось? Что за загадка держит не живой, не мертвой? Что за палку в руках несешь?

– Ответь, – глухо просила Марлена, маревом черным вспыхивая сильнее, и полились ручьями черными по лицу белому слезы женские долгожданные.

– А не отвечали, потому что знали: в руках несешь крест свой и хочешь сбросить его на того, кто первым укажет на весло от судьбы порушенной. Лопата это печная для хлеба сдобного для семьи большой и теплой, что утеряла ты по дурости – а потом как ударила по столу дубовому кулаком сильным Павлина Куприяновна, последний морок с себя сбрасывая, и грозно, как умела староста мудрая в былые времена и сейчас, вещала сурово. – Думала, порешила и вычеркнула живые сердца, за тебя болеющие, одним махом? Думала, похоронила память родительскую? Да, женщина, кара твоя справедливая! Погубила себя и свой дом, сына и мужа – ты одна, а не боги и не люди.