Сказание о Старом Урале

Долгое осеннее ненастье, с дождем-ситничком уже успело надокучить жителям края. Лужи в Конкоре не просыхают, капельки дождя сбивают с деревьев остатние листья. Падая на сырую землю, листья прилипают к ней и не шевелятся, не шуршат под ногой.

Поздняя осень обучает людей тишине, велит задумываться о жизни, и всякий северный житель, исключая охотников и рыбаков, тянется к домашнему теплу, считает запасы и вершит семейные дела.

2

По воле Аники Строганова все трое сыновей собрались осенью в Конкоре. Всякий из них строил свои догадки о причине вызова и утешал себя мыслью, что вызван не зря.

Семен до самого приезда Якова не знал, что отец послал за ним нарочного. Увидев во дворе московский возок брата, Семен не на шутку встревожился: не случилась ли в Москве беда. Скоро появился в Конкоре и Григорий Строганов. Семен сообразил, что братьев позвал старик, но беспокоить отца расспросами не стал.

Монастырем уже правил новый игумен Калистрат. Питирима по приказу Семена увезли в новый, косвенский острог. Новым игуменом отец был очень доволен, сблизился с ним, часто бывал в его обществе.

Волновали Семена вести от Анны Орешниковой. Она, вопреки их тайному сговору, не рассталась с престарелым супругом. Она отказалась последовать за посланцами Семена и велела передать, что Орешников при смерти болен; мол, не может честная жена покинуть супруга в его последние недели, а то и дни. Такой ответ боярыни привез из Чердыни Досифей, ездивший туда с вогулами за Анной. Время шло, а с сыновьями по отдельности Аника еще о делах не беседовал, пообещав, что, когда настанет нужный час, позовет к себе всех троих вместе.

3

Нужный этот час пришел!

Студеный ветер еще днем раздул морось ненастья.

Вечером над Конкором зажглись звезды и высветлился народившийся месяц...

В избе Иоаникия Строганова было в тот вечер светлей обычного: горели все восемь свечей на отростках лосиных рогов, светились перед иконостасом и аналоями все лампады, как в храме.

Аника Строганов долго стоял перед ликами святых на коленях и отвешивал земные поклоны.

Слышно было, как гуляет осенний ветер, рождая ощутимые сквозняки в избе, как под полом скребутся мыши. Ежи, пофыркивая, сновали по избе. Из рукомойника, как всегда, падали капли в деревянную бадью...

Отец не поднялся с колен, когда входная дверь отворилась и впустила в избу троих сыновей Строгановых – Григория, начавшего креститься еще в темноте сеней, Якова, побледневшего от волнения, и, позади всех, Семена. Увидев отца на молитве, сыновья остановились при входе, постояли, переминаясь. Наконец подал голос Семен:

– Пришли мы, батюшка.

Иоаникий будто не слышал, продолжал истово молиться, склонился в земном поклоне и долго-долго не поднимал головы. Наконец трижды перекрестился и встал, опираясь на посох. Знаком подозвал сыновей к столу.

– Дети мои! Добро пожаловать! В кои-то веки довелось всех троих разом обнять.

Яков и Григорий, взволнованные и торжественные, облобызались с отцом троекратно; он брал каждого за плечи и подолгу смотрел в глаза. Когда дошла очередь до Семена, отец чуть заметно кивнул сыну, будто подтверждая некую давнюю договоренность между ними. От остальных это мимолетное движение укрылось.

– Экие вы стали, сыны мои! Каждому жизнь свою печать на лицо положила! Пожалуй, за нею не сразу и мою печать разберу.

Из стариковских глаз выкатилась скупая слеза, старик смахнул ее и продолжал тверже, строже и печальней:

– Родимые мои, приходит пора проститься и с вами, и с делом жизни, и с заботами в мирской суете. Пора о душе подумать. Вот, собрал вас, последнюю свою отчую волю изъявить. Стар стал, немощен, оскудел силой и разумом. Решил покинуть мир, сыны мои, принять постриг в монашество.

– Батюшка, родимый! – залепетал Яков скороговоркой и упал перед отцом на колени. – Пошто надумал такое?

– Ты всех лучше понять меня должен. Старшой ты у меня.

Иоаникий погладил склоненную голову Якова. Григорий будто еще не поверил и растерянно ждал, какие последствия повлечет для него самого отцовское решение. Семен сжал губы, сощурил глаза и будто заранее знал, что последует дальше.

– Не покидай нас, батюшка, в сию смутную пору, – шептал Яков.

– Уразумейте престарелого отца. Притомился от житейского. В монастыре молиться за вас стану. Лобызайте святое Евангелие на верность друг другу. С открытым сердцем сие творите, все распри позабыв и разумом просветлев! Клянитесь волю отцовскую нерушимо блюсти.

Яков первый поцеловал Евангелие. За ним приложился Семен. Григорий же, вдруг что-то заподозрив, все тревожнее глядел на отца. Иоаникий сказал ему ласково:

– Целуй, Гриша.

– Сперва волю свою объяви, батюшка!

Сурово нахмурился Иоаникий, и тогда Григорий поцеловал Евангелие, не осенив себя крестным знамением. Отец проговорил, повышая голос:

– Крест положить забыл, Григорий. Перекрестись и целуй сызнова.

Не смея противоречить, средний сын исполнил отцовский приказ.