Сказка

Посмотрев на солнечные часы, я разглядел там инициалы мистера Боудича. Перекладина буквы «А» была превращена в слегка изогнутую стрелку, указывающую вправо. Это означало, что я должен повернуть часы — если смогу, — так, чтобы они двигались против часовой стрелки. Это казалось правильным — во всяком случае, я на это надеялся. Если бы это оказалось неверно, я бы проделал весь этот путь только для того, чтобы убить свою собаку, сделав ее еще старше.

Я слышал шепчущие голоса, но не обращал на них внимания. Радар был всем, о чем я думал, только о ней, и я знал, что надо сделать. Я наклонился и осторожно положил ее на сегмент, где был нарисован сноп пшеницы. Она попыталась поднять голову, но не смогла, и уронила ее на камень между раскинутых лап, глядя на меня своим единственным открытым глазом. Она была уже слишком слаба, чтобы кашлять, и могла только хрипеть.

«Пусть это будет правильно, и, Боже, пожалуйста, пусть это сработает».

Опустившись на колени, я ухватился за один из коротких стержней, опоясывающих солнечные часы по окружности. Потянул за него сперва одной рукой, потом обеими. Ничего не произошло. Радар теперь между вдохами издавала захлебывающися звуки, ее бок вздымался и опускался, как кузнечные мехи. Я потянул сильнее — опять ничего. Я подумал о тренировке по футболу и о том, как был единственным в команде, кто смог не просто сдвинуть манекен с места, но и повалить его.

Тяни, сукин ты сын. Вытягивай ее жизнь!

Я вложил в эти усилия все, что у меня было — ноги, спину, руки, плечи. Я чувствовал, как кровь приливает к моей напрягшейся шее и голове. В Лилимаре я должен был вести себя тихо, но теперь не мог сдержать низкий, рычащий стон напряжения. Неужели мистер Боудич смог сделать это? Я не понимал, как.

Как раз в тот момент, когда я подумал, что никакими силами не смогу сдвинуть часы с места, я почувствовал первый крошечный сдвиг вправо. Я уже не мог тянуть сильнее, но каким-то образом сделал это, напрягая каждый мускул рук, спины и шеи. Солнечные часы пришли в движение. Вместо того, чтобы быть прямо передо мной, моя собака теперь сдвинулась немного вправо. Я перенес свой вес на другую сторону и начал давить изо всех сил, вспоминая Клаудию, велевшую мне напрячь свою пукалку. Теперь я напрягал ее вовсю, чувствуя себя так, будто вот-вот вывернусь наизнанку.

Как только я запустил колесо, оно стало поворачиваться легче. Первый стержень был уже позади, поэтому я схватился за другой, снова перенес вес и потянул его на себя так сильно, как только мог. Когда и этот проскользнул мимо, я схватил еще один, вспоминая карусель в Кавана-парке — как мы с Берти крутили ее, пока маленькие дети, катавшиеся на ней, не начинали кричать от радости и страха, а их матери кричали нам, чтобы мы остановились, пока кто-нибудь не улетел.

Радар проехала треть пути… потом половину… потом начала возвращаться ко мне. Солнечные часы теперь вращались легко. Возможно, их древний механизм от моих усилий перестал заедать, но я все равно продолжал тянуть за эти стержни, теперь перебирая руками, как будто взбираясь по канату. Я думал, что вижу, как Радар меняется, но боялся, что всего лишь принимаю желаемое за действительное, пока солнечные часы не вернули ее обратно ко мне. Теперь оба ее глаза были открыты. Она еще кашляла, но пугающего хрипа больше не было, и голова у нее была поднята.

Солнечные часы двигались быстрее, и я перестал дергать за стержни. Наблюдая за Радар на втором круге, я видел, как она пытается подняться на передние лапы. Ее уши были подняты, вместо того чтобы уныло повиснуть. Я присел на корточки, тяжело дыша, намокшая от пота рубашка липла к груди и бокам, пока я прикидывал, скольких оборотов будет достаточно. Я понял, что до сих пор не знаю, сколько ей лет. Четырнадцать? Может быть, даже пятнадцать? Если каждый оборот часов равнялся году, то четырех было бы достаточно. Шесть вернут ее в расцвет жизни.

Когда она проезжала мимо меня, я увидел, что она уже не просто опирается на передние лапы, а сидит прямо. А когда она проехала в третий раз, я увидел то, чему с трудом мог поверить: Радар пополнела, прибавила в весе. Она еще не была той собакой, которая до смерти напугала Энди Чена, но приближалась к этому.

Только одна вещь беспокоила меня — теперь солнечные часы набирали скорость даже без того, чтобы я дергал за стержни. В четвертый раз мне показалось, что Радар выглядит обеспокоенной. В пятый вид у нее был уже испуганным, и когда она проносилась мимо, ветер сдул мокрые волосы с моего лба. Пора было ее вытаскивать. Если бы я это не сделал, то увидел бы, как моя собака превращается сначала в щенка, а потом… в ничто. Над головой «щелк-щелк» глаз на солнечном лице превратился в «щелк-щелк-щелк», и я знал, что если посмотрю вверх, то увижу, как эти глаза перемещаются влево-вправо все быстрее и быстрее, превращаясь в размытое пятно.