Сказка моей жизни

В спектакль, посвященный памяти Вейзе, предполагалось поставить «Кенилвортский праздник». Это было его последнее и, может быть, именно поэтому любимейшее произведение. Он сам выбрал сюжет, вставил в текст много собственных стихов, и я думаю, что если его бессмертный дух сохранил и на том свете земную привязанность к своим творениям, то его больше всего порадовала бы постановка в этот день именно «Кенилвортского праздника», произведения, не оцененного по достоинству при его жизни. Но дирекция передумала и поставила трагедию Шекспира «Макбет», к которой Вейзе написал музыку, по моему мнению, наименее характеризующую его дарование.

Удивительно, что тело покойного долго не остывало и в самый день погребения ощущалась еще некоторая теплота под ложечкой. Узнав об этом, я стал заклинать докторов хорошенько исследовать его и испробовать все средства, чтобы вернуть его к жизни. Те после тщательного исследования объявили, однако, что он действительно мертв и что в подобной теплоте тела нет ничего необыкновенного. Тогда я стал просить докторов по крайней мере перерезать ему артерии раньше, чем гроб заколотят наглухо, но просьба моя осталась неисполненной. Эленшлегер, услыхав о ней, подошел ко мне и со свойственной ему в некоторых случаях горячностью сказал: «С чего это вам вздумалось уродовать его!» – «Это, по-моему, лучше для него, чем проснуться в могиле! И вы, наверно, этого захотите, когда умрете!» – «Я!» – воскликнул он и даже отступил назад. К сожалению, Вейзе действительно умер.

Из гонораров за последние труды я посредством экономии скопил небольшую сумму и решил съездить на эти деньги в Париж. В конце января 1843 года я и выехал из Копенгагена.

В Гамбурге я провел несколько приятных часов у гениального художника Шпектера. Он как раз принялся тогда за иллюстрации к моим сказкам. Эти превосходные, полные жизни и юмора рисунки помещены были потом в одном английском издании, а также в одном из наименее удачных немецких. Переводчик переделал, например, моего «Гадкого утенка» («Grimme AElling») в «Grüne Ente», и заглавие это перешло и в один французский перевод, сделанный с этого немецкого: «Le petit canard vert».

Еще до моего посещения Парижа Мармье поместил обо мне в «Revue de Paris» статью «La vie d’un poète», а Мартин перевел на французский язык некоторые из моих стихотворений и даже посвятил мне одно собственное стихотворение, также напечатанное в названном журнале. Итак, мое имя было уже известно здесь многим из представителей литературы, и я нашел у них на этот раз очень радушный прием. Мне даже удалось дружески сойтись с Виктором Гюго, чего не удалось в свое время Эленшлегеру, который и жаловался на это в своих «Воспоминаниях», так как же мне было не чувствовать себя польщенным! Виктор Гюго прислал мне билет на представление в «Théatre français» его последней трагедии «Les Burgraves»; каждое представление ее сопровождалось свистками; на маленьких же частных сценах то и дело давали пародии на нее. Жена Виктора Гюго была красивая женщина, отличавшаяся той свойственной француженкам любезностью, которая так очаровывает иностранцев.

Ламартин показался мне, благодаря всей окружавшей его обстановке и манерам, каким-то королем среди французских литераторов. Я извинился, что так плохо говорю на его родном языке, а он с изысканной французской вежливостью ответил, что это он заслуживает упрека за то, что не понимает северных языков, на которых, как он узнал, существует такая свежая и богатая литература. На севере и почва ведь так богата, что стоит только наклониться, чтобы поднять древний золотой рог! [20] Перед моим отъездом из Парижа Ламартин написал мне следующее маленькое стихотворение:

Cachez vous quelquefois dans les pages d’un livre

Une fleure du matin cueilliée aux rameaux verds,Quand vous rouvrez la page après de longs hivers,Aussi pur qu’au printemps son parfum vous enivre,

Après les jours bornés qu’ici mon nom doit vivreQu’un heureux souvenir sorte encore de ces vérs!Paris 3 Mai 1843. Lamartine.