Сказка моей жизни

На этих же днях получил я приятное ободряющее доказательство интереса ко мне и к моим произведениям в Германии. Некое немецкое семейство, одно из самых милых и интеллигентных, каких я только знавал, прочитав переводы моих произведений и мою краткую биографию, предшествовавшую роману «Только скрипач», почувствовало такую сердечную симпатию ко мне, что написало письмо, в котором высказывало все свое удовольствие и приглашало меня на обратном пути на родину проехать через их городок и погостить у них в доме, если только мне там придется по душе. Письмо дышало самым искренним и теплым чувством, и это было первое письмо, полученное мною в Париже. Какая разница с первым письмом, пришедшим ко мне с родины в первое мое посещение Парижа! Об этом также упоминалось в письме из Германии; как видно, корреспонденты мои знали о том и писали мне: «Надеемся, что это наше искреннее послание из немецкой страны явится для вас более приятным приветом на чужбине!» Я принял приглашение, и меня встретили в этом доме, как родного. Я охотно наезжал туда и впоследствии – я знаю, что меня полюбили там не только как писателя, но и как человека.

И сколько подобных доказательств интереса, возбужденного моими произведениями, получал я впоследствии! Одно из таких я и хочу здесь привести вследствие его оригинальности. В Саксонии проживало одно богатое, почтенное семейство; хозяйка дома прочла мой роман «Только скрипач», и он произвел на нее такое впечатление, что она пообещала – в случае, если встретит бедного ребенка с большим музыкальным талантом, не дать ему погибнуть, как бедный скрипач. Отец Клары Шуман, музыкант Вик, слышал ее обещание и вскоре привел ей не одного, а двух бедных мальчуганов-братьев, отличавшихся музыкальными дарованиями, и напомнил ей ее обещание. Она переговорила с мужем и сдержала слово. Оба мальчика были приняты в ее дом, получили хорошее воспитание и образование в консерватории. Я слышал игру младшего из них; у него было такое радостное, счастливое лицо. Теперь оба они, кажется, играют в оркестре одного из лучших германских театров. Конечно, можно справедливо заметить, что то же самое могла бы сделать для бедных мальчиков эта добрая дама и не читая моего романа, но раз это случилось так, а не иначе, то я и привожу этот факт, явившийся для меня одним из звеньев цепи выпавших на мою долю радостей.

Да, один английский писатель назвал меня «The child of fortune» (дитя счастья), и я с благодарностью должен признаться, что на мою долю действительно выпало в жизни много радостей. Главное мое счастье заключалось в том, что я все наталкивался на лучших, благороднейших людей своего времени. Рассказываю же я о своих радостях так же, как рассказывал и о своих горестях и тяжелых испытаниях, а вовсе не из желания похвастаться, из тщеславия. Приписывать мне в этом случае подобные побуждения было бы крайне несправедливо.

Всеми этими радостями я по большей части обязан чужеземцам, и меня, пожалуй, спросят: неужели я так-таки ни разу и не был уязвлен заграничной критикой? Я должен ответить – нет! В родной печати ведь ни разу не появлялось сообщения о чем-либо подобном, значит, ничего такого и не было. Единственным исключением из общих благоприятных отзывов обо мне за границей явился отзыв одного немца, обязанный своим происхождением, однако, датской критике и появившийся как раз во время моего пребывания в Париже. Некто Боас, путешествовавший по Северу, описал свое путешествие и дал в своей книге между прочим и обзор современной датской литературы. Этот обзор был напечатан отдельно в «Grenzboten», и в нем говорилось обо мне и как о писателе, и как о человеке довольно много резкого. Я уже высказался по этому поводу в «Das Märchen meines Lebens» и повторю то же самое и здесь: я уверен, что, явись г. Боас к нам в Данию годом позже, он взглянул бы на меня совсем иначе. За год многое изменяется, и как раз через год в общественном мнении произошел крутой поворот в мою пользу. Я издал тогда мои «Новые сказки», которые и укрепили за мной почетное место в ряду отечественных писателей. С того времени мне, собственно, не на что пожаловаться, с того времени я и в отечестве своем начал мало-помалу приобретать такую благосклонность и такое признание, каких только вообще мог заслуживать, а пожалуй, даже и больше.

Сказки ставятся у нас в Дании, безусловно, выше всего, что я написал, поэтому я и нахожу нужным поподробнее поговорить здесь об этих моих произведениях, которые при первом своем появлении были приняты далеко не благосклонно.

Первая моя сказка находится в «Теневых картинах» в главе «Брауншвейг», где я иронизирую над драмой «Три дня из жизни игрока». В этой же книге можно найти и зародыш «Русалочки»; описание эльфов Люнебургской степи, безусловно, принадлежит к сказкам, что и заметил автор критической статьи, появившейся в «Jahrbücher der Gegenwart» в 1846 году.