Сказка Заката

Николаша тоскливо заметался — защелкал, стал переключать программы, но это не помогло: «Везде то же» — шептал он, холодея. Рассказывает, например, ведущий о новостях, а Николаша — хотя слова, на первый взгляд, должны быть всё те же, какие всегда говорил и он сам — решительно не понимает: ни о чем тот говорит, ни какой смысл в его словах… «Смысл» — смутно вспомнилось Николаше.

Он, резче, чем следовало, хлопнул по кнопке выключателя. Схватил телефон; цепенея от тягостного предчувствия, стал набирать к себе на службу, номер долго был занят, Николаша шесть раз прослушал короткие гудки, прежде чем наконец раздался голос секретарши: «…?» В животе у Николаши заворочалась жаба — он ничего не мог понять. «Это я, я это — Николаша, я, кажется, заболел!» — прохрипел он в трубку, язык с перепугу еле ворочался. «Кто? Кто говорит? Я не понимаю!» — догадался он лишь по интонациям: секретарша, милейшая Наташечка уже сердилась. Николаша бросил трубку, будто она была виновата.

«Так, спокойно, спокойно, ничего не происходит, — забормотал он, понимая, что, конечно же, происходит, и происходит черт знает что. — -- Чувствую я себя — ну–ка… да, вроде бы, обычно, ничего похожего на вчерашнее: сознание не терял, невесть где и почему не оказывался — так что, спокойно, Николаша, спокойно…»

Он стал жалеть, что все же не пошел вчера к врачу, пока… Пока — что? — вдруг подумал он, еще больше — если это вообще было возможно в нынешнем его состоянии — холодея. Он стал припоминать и, чувствуя, как почва понемногу уползает у него из–под ног, припомнил, что как расстался… «давеча»… с тем загадочным типом в сквере, так вроде бы особенно и не разговаривал больше ни с кем. Ему казалось… да, ему казалось, он вновь начал понимать человеческую речь вокруг, но… стараясь припомнить: о чем же говорили — так и не припомнил ничего определенного. Он вскочил, стал ерошить стриженые свои волосы, стал ходить по комнате, поднимая страдальческий взор к потолку, затем устремляя его неподвижно в угол, однако четверть часа таких мучений не привели ни к чему: — - может, разговаривал днем вчера с кем–то, а может — и нет, сидел весь день за расчетами, вечером один шел домой, ни с кем не встречался. Да и то сказать — какие такие уж разговоры–то, одни междометия ведь большей частью: «ага», «неа…», «ну, будь» — вот и все разговоры; с козой можно так–то поразговаривать. Во рту у Николаши стало очень сухо.

«Врача бы нужно, — снова подумал он тоскливо, — хотя, какого же врача? Как вызывать, объяснять? Что делать–то… Пропал Николаша, совсем пропал…» — «Совсем пропал..» — что–то вдруг шевельнули в памяти у него эти слова, что–то такое… что лежит вроде и на виду, только на самом краю зрения: видеть — видишь, а осознать — никак не осознаешь.

«Старик! — вдруг зашептал он сам себе торопливо. — Ну, то есть, не старик — незнакомец, в общем, тот, тип — на скамейке, в сквере… Найти бы… Где же найти? где ж его найдешь… ну, где–то же можно его найти… если поискать… если…»

«Вот что. У него сумка была — пойду, говорит, в магазинчик… Не на метро ведь он туда приехал — в магазинчик сходить, значит живет где–то поблизости… Посидеть, подождать… может, опять где покажется…» Бессильно осевший было на диван Николаша снова вскочил и забегал из угла в угол: — «А почему ж не на метро?.. — опять задергался: — Вот — раз, около дома не было ничего, так он — на метро… Нет, нет, ерунда, — принялся уговаривать он сам себя, — живет поблизости, поблизости где–то там живет — найду… Выслежу!»

Он принялся торопливо одеваться, и это стало понемногу успокаивать: — «А даже и на метро — тоже ничего страшного, — рассуждал он про себя, натягивая ботинки, — он и еще раз может так вот — на метро… Выслежу. Дождусь: может, хоть к врачу упрошу отвести, объяснить там… — - эх, шнурок перетерся, — все…» — принял он первое внятное решение.

Николаша никак не мог попасть в замочную скважину ключом, наконец попал, запер, скатился по лестнице (жил на втором этаже) и уже без колебаний ринулся на поиски. Дверь подъезда захлопнулась за ним, будто поставила точку.

Около полудня приятный молодой человек, с виду невысокий, но и не коротышка, с открытым, хотя и немного тревожным лицом — обыкновеннейший и нормальнейший молодой человек, склонный, отчасти, к полноте — снова, как и вчера, сидел на скамейке, в сквере близ шумно, в обе стороны бегущего в этот час, кольца. Только теперь не сидел он, вяло опершись на спинку, с непроизвольно мотающейся от плеча к плечу головою, ничего толком не замечая и не понимая вокруг, а напротив: примостился на самом краешке, подогнув под себя ноги и схватившись руками за колени, поминутно еле удерживаясь, чтобы не вскочить, живо повертываясь то в одну, то в другую сторону на всякий звук — особенно на приглушенное расстоянием хлопанье дверей в подъездах домов, покоем обступивших сквер — и ощупывая каждого проходящего вблизи или вдалеке беспокойным взором, чтобы привскочив на мгновение, вновь и вновь разочарованно перевести его дальше — не тот, не тот…