Сказка Заката

Так прошло около часа. Николаша теперь сидел глубже, расслабленно вытянув ноги, продолжая свое наблюдение из–под полуприкрытых век, более не порываясь в предвкушении узнавания — вот, вот! — а медленно наливаясь сознанием назревающей неудачи и апатией.

Безучастно наблюдал он, как выглянуло на минуту солнце, иглами лучей в единый миг истыкав мягкую сырую вуаль, висевшую в воздухе со вчерашнего дня (а может — с самого начала весны, — сонно думалось Николаше, — а может — от сотворения мира…), как прозвенели по золотым солнечным тарелочкам на не совсем еще свободных ото льда дорожках — неряшливые после зимы пичужки, как снова затянулись прорехи в повисшей над землею камуфляжной сетке неба, отчего некоторое время все казалось темнее, чем было, и…

…в этих–то, мнимых минутных сумерках вдруг привлек Николашино внимание вновь кем–то забытый огонек в мансардном окошке смешного, разноцветного, боком к дальнему углу сквера вылезшего дома, что мимолетом заметил он вчера и — тотчас забыл, отвлекся на что–то, упустил это впечатление в глубину подсознания и не вспомнил бы уже вовек, не приведи его обстоятельства снова сюда, в этот сквер, на эту скамейку. Забытый кем–то, одинокий в ряду пустых и темных, по виду совсем нежилых окон огонек поманил его, и Николаша встал, двинулся напрямик по тающим, но местами еще покрытым ломкой ледяной коркой газонам, чавкая кислою, пузырящейся, хотя мерзлой пока в глубине землею, пачкая ботинки и не замечая того, будто влекомый слышным лишь ему одному волшебным голосом предательской дудочки, шагал, не отрывая взора от уютно льющего теплый, темно–желтый свет огонька.

Ступил на неширокую мостовую, окаймляющую сквер. Пересек ее, оставляя цепочку грязных следов. Сделал шаг на противоположный тротуар. В сени домов, очень старых, как вблизи оказалось, может, еще довоенных, его охватило какое–то смутное, смешанное чувство тишины, покоя и чуть слышного запаха тлена, какое бывает в старых–старых домах, где живут–доживают свой век очень добрые, но также старые–старые люди, где нет ни дочерей, ни сыновей, ни внуков — только эти старые, всеми забытые, и всех позабывшие люди, да их тени. Даже ставший к этому времени совсем неистовым шум близкого, рукой подать, потока транспорта — «экипажей» — хотелось сказать здесь, по эту сторону пролегшей странною, отгородившей остальной мир границею мостовой — доносился приглушенно и покойно, будто отделенный многими кварталами таких точно тихих домов и переулков. Николаша все так же — будто во сне — приблизился к дому со светящимся среди белого дня в ряду других, пустых и мертвых, окошком. Дом стоял подъездами в небольшой открытый двор. Николаша зашел во двор; чувство, владевшее им, усилилось: во дворе было совершенно тихо, как в какой–нибудь заброшенной деревне, как никогда не бывает в большом городе, даже ночью. Николаша наконец остановился, не зная, что предпринять дальше.

* * *

Трудно сказать, что двигало им, когда, повинуясь совершенно неясному и рационально не объяснимому побуждению, он поднялся и направился ко всего только привлекшему его внимание свету в совершенно незнакомом окне. Было ли то предчувствие, тайное, необъяснимое внутреннее знание, дремлющее в нас и лишь пробуждающееся в минуты крайнего душевного напряжения или, наоборот, истощения? Или того и другого вместе? Или то была просто случайность, просто прихоть бессердечного шутника, что потащила бедного малого, напуганного выпавшим на его долю испытанием и уже достаточно измученного им, чтобы безропотно повиноваться гипнозу случайно брошенных карт, цыганских, обманных? Неизвестно.