Сказки дальних странствий

— Ферма, — ответил агент и тут же объяснил, что эту землю купил один крестьянин; на ней можно получать хорошие урожаи картофеля, потому он здесь завел ферму и разводит свиней.

С высоты горы видны были домики Лас-Пальмаса, песчаные пляжи, рощи и беспредельная синева моря, а там, внизу, жили люди и, просыпаясь, видели серую землю и серую дорогу.

— Ему там хорошо? — спросил я.

— Это надо спросить у него, — улыбнулся агент. — Не все ведь любят зелень и солнце.

«Может быть», — подумал я и отвернулся от кратера, стал смотреть в сторону моря, где было празднично и ярко, и тут я вспомнил про Иру и подумал: а как она все это перенесла?

— Ты был у его дочери? — спросил я Лешу.

Он повернулся ко мне, и я увидел удивление в его печальных глазах и тут же подумал, что он может и не знать ничего про Иру, ведь Лука Иванович не делился об этом ни с кем, только со мной, и тот ее приход на «Перов» был единственным.

— У него есть дочь, — сказал я.

Леша сжал бородку своей широкой ладонью и выжидающе смотрел на меня, и я видел по нему, что он действительно ничего не знал, и может статься так — она до сих пор в неведении, что отца ее уже нет в живых.

А спустя полчаса мы сидели в маленькой придорожной таверне. Здесь было опрятно и прохладно. Лысый хозяин с густыми черными усами принес нам красного вина и воды, чтобы можно было пить его, разбавляя, и утолять жажду; услышав незнакомую речь, показал на витринку, где лежали знаменитые канарские кружева, по агент наш что-то сказал хозяину по-испански, и тот, поклонившись вежливо, отошел от столика; агент пытался нам еще что-то рассказать, но вскоре понял — он только мешает, и замолчал. А мы сидели друг против друга, и я увидел, что Леша изменился за это время: лицо его и прежде выглядело худощавым, а теперь щеки еще больше запали, и пегая бородка отросла, только глаза оставались прежними — печальными. Мы так давно не виделись, и о многом нам еще нужно было поговорить, и я не знал, о чем еще спрашивать, и он не знал, отпивал вино лениво, медленными глотками, но я все-таки решился и спросил то, что давно уж хотел:

— А как у тебя… с Ниной?

Он посмотрел на меня и чуть приметно усмехнулся:

— Но ты же все знаешь.

— Да, — сказал я. — Все, что было на пароходе. Но потом…

— Я ее видел, — сказал Леша. — Перед отходом… Она приезжала ко мне, — он говорил это неторопливо, как о чем-то очень простом.

— Ну и что? — спросил я.

— А ничего, — сказал он и улыбнулся мне. — Она все рассказала, и я подумал, что так, наверное, и должно быть… Мы ведь очень мало знали с ней друг друга.

— Ты простил ее?

И тогда он снова улыбнулся:

— Ты странный парень, Костя… Того, кто уходит от тебя, никакими силами не удержишь. Да и не надо… А любовь… любовь ведь не нуждается в прощении… Давай не будем больше об этом. Теперь все в прошлом. Расскажи-ка лучше, как ты живешь.

Он все-таки повез меня к «Перову». Агент остановил машину возле небольшой белой постройки, и, когда мы вышли из нее, я увидел черный борт теплохода со знакомой надписью, да и все мне здесь было знакомо, каждый сантиметр палубы, каждая заклепка, и матроса я увидел знакомого — Сидорчука. Он сидел на корточках и стравливал на асфальте двух небольших круглых крабов; они яростно вцеплялись друг в друга клешнями, и у Сидорчука, следившего за поединком, светился в глазах азарт; он не слышал, как к нему подошел в белой безрукавке морячок с длинными светлыми волосами и короткими усиками над пухлой губой, и сказал сердито:

— Что же это вы, Сидорчук, а?

Матрос вскочил и захлопал глазами.

— А что?

— Ведь не годится животных мучить.

— Это не животные, это крабы, товарищ капитан!

Я удивился: капитан был немногим старше меня; пожалуй, года на два, во всяком случае, ему не было еще тридцати, и Леша понял меня, склонился и шепнул:

— А он ничего мужик… До Луки ему еще далеко, но ничего… Морячок хороший.

— Когда же он успел?

— А чего тут успевать?.. Экзамены сдал, капитаны рекомендовали. Так и надо. А что?

Капитан увидел нас, подошел, спросил Лешу:

— Ну, как съездили?

Леша стал объяснять, что все в порядке, деталь поставят сегодня же, и тут же представил меня, и капитан, пожимая мне руку, сказал:

— Да, я о вас слышал… Мне уж здесь, на «Перове», о вас рассказывали.

Я не знаю, что там ему обо мне рассказывали, но мне было приятно — вот он, оказывается, знает меня, да и вообще обо мне помнят на первом моем судне.

Мы прошли в каюту к Леше, и я сразу же увидел на письменном столе фотографию Нины. Это была все та же фотография, которая стояла здесь полтора года назад; она порядком выцвела, покоробилась в правом нижнем углу, по Леша не убрал ее. Наверное, привык постоянно видеть перед собой, без нее стол может показаться пустым, а может быть, он не убирал ее по другим причинам — разве у него узнаешь толком, он всегда отличался сдержанным спокойствием, и мне оно нравилось в нем.

Я сел в кресло, в которое всегда садился, когда приходил в эту каюту поболтать, и мне почудилось: еще мгновение — и в открытую дверь заглянет Лука Иванович и, по обычаю своему, спросит:

«Ну, малыши, философствуем?»