Сказки дальних странствий

— Как вы догадываетесь, я уже одной ногой стою не на палубе, — усмехнулся он. — Семьдесят шесть лет — это серьезно. А?.. И сколько войн!.. И тем не менее каждый день я тревожусь: а вдруг начнется новая? Странно, но это так — войны боятся больше старики, хотя им-то и не придется на нее идти, а молодежь беспечна, но она-то в первую очередь гибнет под пулями… Как вы считаете?

— Я не беспечен, — ответил я. — Мы и в детстве не играли в солдатики.

— Если это так, то прекрасно, — кивнул он и, попыхтев трубкой, посмотрел на берег; а мы забирали все мористее, и серой дымкой заволакивалась португальская земля. — Когда человек долго живет, то ему не хочется покидать этот мир, но те, кто умирает преждевременно, на поле боя, перед такими вина человечества неискупима. Их смерть вызывает болезненное сознание, что она была противоестественной, что могло быть иначе. А воспитание войной — примирение со смертью. Оно всегда означало покорность и самоотречение, удушало все порывы, которые возникали на надеждах. Смерть — знамение несвободы и поражения.

Он говорил это странно, как бы отрешившись от меня, и произносил слова, будто отпуская их на волю, за борт, заранее зная — они утонут в этой серой воде; он словно размышлял сам с собой, а я ему был ненужен. Но я понимал его мысли и потому сказал:

— У меня недавно умер друг… капитан.

Он болезненно сморщился, в его больших глазах с желтыми прожилками появилось сочувствие.

— А разве капитаны умирают? — спросил он. — Мне говорили: считается — они просто покидают мостик.

Я подумал и сказал:

— По-моему, наоборот: он умер, но остался на мостике.

— Почему? — с любопытством спросил художник.

— Я его ученик… У него есть еще другие ученики.

— Он был выдающимся капитаном?

— Обыкновенным, — сказал я. — Самым обыкновенным капитаном. Но разве у обыкновенных капитанов не может быть своих учеников?

Я встал, мне надо было уходить с прогулочной палубы, и художник поднялся со своего стула, поддернув козырек фуражки. Он посмотрел на картину, прищурился на нее, словно целясь, и спросил:

— Вам вправду она нравится?

— Да, и очень.

— Тогда знаете что, — сказал художник, — возьмите ее с собой. Как мой подарок.

— Ну, уж это зачем… не надо, — смущенно произнес я.

А он рассмеялся.

— Ну, ну, — сказал он, — когда дарит художник, нельзя отказываться. Да к тому же все равно мне некому ее оставлять… Я пережил своих детей. — И он запыхтел своей трубкой.

Махмуд принес мне радиограмму вечером; она шла несколько дней, потому что с «Перова» ее отправили в порт, а уж из порта к нам на «Чайковский».

«Дневники фотографии вещи Луки Ивановича хранятся у меня на берегу Увидишь Иру сообщи ей об этом Когда вернусь передам Счастливого плавания До встречи в отпуску Леша».

«Чайковский» вернулся в Европу, не более двух недель нам оставалось до дому…

Глава десятая

ПЕЙЗАЖ РАННЕЙ ВЕСНОЙ

Родной порт… Вот уж и лоцман на борту, наш лоцман, многие знают его на мостике, и едва он входит в рубку, как кричат ему весело:

— Привет, Игнат Васильевич!

Он потирает розовые щеки, прихваченные на холодном ветру, сбрасывает брезентовый плащ и отвечает хриплым голосом:

— Здорово, ребятки! С прибытием!

Он становится рядом с капитаном, они пожимают друг другу руки, и все в рубке ждут не столько его команд — вот уж прозвучала одна, — сколько рассказов о всяких береговых новостях: он ведь первый, кто может сообщить об этом. А Игнат Васильевич, видать, лоцман опытный, он заранее знал о пашем приходе и всерьез подготовился — поинтересовался, у кого и как из штурманов обстоят дела дома и кого будут встречать сегодня на причале. Конечно же, первые новости у него для капитана:

— Твой младший с ангиной отлежал. Погоды у нас были сырые, многих ребятишек прихватило. Но сейчас ничего. Однако мать на причал не пустила…

Все продумал Игнат Васильевич: знал, что у капитана может дрогнуть сердце при швартовке, если не увидит он на причале рядом с женой своего любимца младшего, потому с этого сразу и начал и, высказан капитану все, не забывая подавать команды, теперь уже стал обращаться к штурманам. У нас вход в порт по пропускам, и список встречающих родственников утверждает капитан порта; видимо. Игнат Васильевич обстоятельно познакомился с этим списком… Но я не слушал его, я смотрел, как надвигались на нас знакомые до мелочей припортовые постройки, а за ними дома, как разворачивались причалы, возле которых стояли знакомые суда. Мне не надо было его слушать — меня никто не должен был встречать; матери я дал радиограмму, чтоб она не трогалась с места, потому что я оформляюсь в отпуск и сам прибуду к ней. Да, встречать меня было некому, и тут некого было корить, но все же во мне шевельнулась зависть к другим штурманам; трудно приходить к родному причалу и не увидеть человека, который ждал бы только тебя… И все же я услышал от лоцмана свою фамилию, он окликнул меня и сказал: