Сказки для магов

    - Я-то знаю, но мне приятно было бы услышать твой рассказ. И нашей очаровательной кадушечки.

    За то время, пока все отдыхали, мышка глубоко пережила нарастающую драму курочки. Сила мышки некогда очень отчетливо пережила чувство невосполнимой утери, когда впервые столкнулась с обретённой и утерянной Силой, но тогда сама себе она сказала: "я буду ТАКОЙ, я обрету вновь Силу, я всё сделаю, чтобы быть вечно Сильной". И теперь она беспокоилась о курочке, способной предать прекрасный упоительный сок жизни, подаренный ей. По мнению мышки, курочка Ряба вполне могла всё происшедшее с ней отнести к случайности, к игре случая и лишить себя входа в благословенный мир Силы, радости, Торжества. И потому она ответила бабуле:

    - Она не кадушка. Она некогда была приписана к Эдемскому саду. Её настоящая природа, природа певчей птицы исказилась в результате невинности, простодушной оплошности. Некогда её приписали к Древу Познания, в раскидистых роскошных ветвях которого ей суждено было в полном достатке и благолепии воспевать мягким сопрано божественный мир. Но, поскольку она была на Древе Познания, то рано или поздно должно было произойти неизбежное: она сама пропиталась соками Древа. Неистощимый репертуар славопений подпитывался сочной информатикой Древа: милый птичкин ум оказался под влиянием галльской культуры. А какая там культура?! Все знают, кроме деда с бабой... Потому и была сослана к ним. Подумаешь, альянс с другой птичкой. Эдему чужды галльские шалости. Птичка от Древа Познания влюбилась в птичку с Древа Жизни. Птичка оказалась курочкой, а её парт-неёр чах в Крыму Таврическом под именем Назона Овидия. Назон жаловался через Римский трон, а курочка снесла Золотое Яичко. Хотя в закромах души вынашивала всего-навсего одно яйцо - преданность. "Взыскуется любовью", - я не понимаю такой мудрости...

    - Это так, Ряба? - спросила хозяйка.

    Курочка не расслышала вопроса, её что-то очень занимало.

    - Ряба, что случилось? - хозяйка пристально смотрела на курочку и таинственно улыбалась.

    - Как всюду похоже, - задумчиво сказала курочка.

    - Ты о чём? - спросила мышка.

    - Присмотрись. Мы словно ниоткуда не улетали. Только настроение здесь другое, - тихо прошептала потрясённая курочка.

    - Да как ты можешь! - возмутилась мышка.

    - Торопишься, неуёмная, торопишься... - успокаивала мышку хозяйка.

    - Ну почему? Неужели она достойна жить в не-бытии? Я же вижу, я же вижу, она скучает без деда с бабкой!

    - Мир сложнее любого нашего понимания, красатуля, - ответила Баба-Яга.

    - Когда мы все отправимся к Кощею Бессмертному, ты это почувствуешь. Там, может быть, ты поймешь, что Ряба права. Я и сине-сосцовая старуха - одно, как дерево яблоня зимой и летом. Есть другие мы - зимние и летние, осенние и весенние, но и это ещё не всё...

    Готовьтесь к встрече с Кощеем Бессмертным.

Покаянный огонь

     Маленькому костру снилось, что он пробегает широкой дугой по звёздному небу, словно по раскинувшейся степи. Он презирал свой ненасытный голод. Он оскорблялся сознанием своей всепожираемости:

           - Благословенны круги, ограничивающие меня, - думал маленький костёр. И вздрагивал время от времени. И искры вестниками взлетали. - О, как я завидую брату, Небесному Творческому Огню! Он выбрал сердца человеческие! Как хотелось бы не опалять, но вдохновлять! О Агни, Отец-Огонь! Дозволь в следующем воплощении покинуть кострище и возжигать сердца Творцов. Не землю опалять, не камни плавить, но кострищем молитвы сердечной хочу быть.

     И звёзды сочувствовали маленькому костру. Лишь они помнили, что маленький костерок, рождённый старым пастухом среди забытых гор, некогда оказался в руках Герострата.

      И память преступления горит внутри маленького жёлто-оранжевого пламени. И всякий, кто присмотрится к любому самому лампадному огоньку, увидит зелёный тон Вечного Покаяния.

ПТИЦА ФЕНИКС

     Жертвенная женственная птица внеземного происхождения невольно предчувствовала потаённые невзгоды. Окружающий её мир, наполненный незримыми флуктуациями, турбуленциями, извивными и недвижными потоками виделся ей пеплопадом. Пепел сыпал гуще и гуще. И в нарастающем чернеющем снегопаде гасли свечение и ликование. Казалось, пепел замер в недвижимом падении. И птица, словно защищаясь, повторяла необыкновенно настойчиво:

"Не смотри же так печально,

Ты не только человек:

Люди ангелам зеркальны,

Звёзды за изнанкой век.

Есть любовь, есть мудрость боли,

Только радость лучше всех.

Отпусти себя на волю

И любой простится грех"*

     Птице бормотались слова прощения, но в сердце неотступно вращалась одна лишь мысль. "Свобода всегда чуть-чуть смертельна". И птица не знала, что делать с этой мыслью. У птицы было чувство, что именно эта мысль норовит изжечь птицыну судьбу. Изнутри, незаметно, дотла.

      А вокруг пеплопад...

     И каждый раз всё забывалось и начиналось, как впервые, словно бессмертие нанизывалось мерами. И пепельная фата свободы.