Сказки. Фантастика и вымысел в мировом кинематографе

Павел Пепперштейн: И всех сразу убивают. В этот список жертв, которые Запад собирается принести во имя глобализма, во имя единого мира, мы можем включить и любовь. Запад готов пожертвовать христианством, религией любви, и готов пожертвовать самой любовью. И демократией. Короче говоря, Запад собирается доказать, что он способен переродиться в виде чудовищного монстра. От этого его довольно долго удерживало раздвоение, противостояние сначала против фашистской Германии, потом против коммунистического СССР, и Западу приходилось быть типа хорошим. Сейчас мы видим, что западная культура празднует как невероятный праздник освобождение, избавление от этой роли. Как будто им невероятно мучительно и скучно было быть хорошими, и вот теперь можно сбросить это бремя и действительно насладиться собственным плохизмом. А в этом плохизме действительно, как вы правильно говорите, единственный проблеск любви – это родительская любовь. Отношение к детям, попытка продлиться биологически, поскольку никто не верит уже больше в бессмертную душу. Остается бессознательная вера в геном. Религия крови. Моя кровь, пускай она продлится.

– При этом две главные женщины в сериале, главные противницы-королевы, – Серсея и Дейнерис. Одна из них бесплодна, считает своими детьми драконов и двух из троих теряет. Другая теряет в буквальном смысле всех своих детей и умирает беременной.

Павел Пепперштейн: Эта животная родительская любовь оказывается абсолютно слепой, не оправдывает себя. При этом встречаешь любых западных людей, и первый же вопрос, который от них слышишь: есть ли у вас дети? От русского человека такого вопроса не дождешься, потому что ну есть, ну нет.

– Все равно все умрем.

Павел Пепперштейн: Все равно все умрем или, наоборот, все равно мы все бессмертны. Ну и вообще: мои дети, а есть не мои, там еще дети какие-то пробежали…

– Общинное мышление.

Павел Пепперштейн: Да, общинное. Катастрофической разницы, пропасти между моими детьми и не моими здесь нет, а там, да, действительно есть. И тема «мои дети» – это страшный невроз, это уже появляется у Шекспира мощно. Вообще, весь западный кинематограф происходит из Шекспира. И эта тема – жуткий страх за детей, за угасание генома – одна из мощнейших западных фобий.

– Последняя тема, мне кажется, хорошая для завершения. Никто из королев не оставил наследников. Когда они все решают отдать трон Брану, мы все понимаем, что он не человек. Кто такой Трехглазый всевидящий ворон? Мне кажется, очевидно: это интернет. Он видит все и, как нам сообщил Сноуден, позволяет проникнуть даже в самое сокровенное. Мы все от него зависим и не можем с ним никак бороться. Сжигая диктатора, они назначают диктатора гораздо более страшного. Или просто диктатора другого типа, давайте не будем ударяться в оценочность: это диктатор безличный, не обладающий собственной волей, вместо воли обладающий только знанием, но знание это тотально.

Павел Пепперштейн: Да, он медиум, это власть медиума. Медиумы – медиа, как бы одно и то же. При этом Бран сам по себе обездвижен.

– Перед тем как заменить Дейнерис, он становится троянским конем, который убивает Короля Ночи. Две самые мощные силы этого мира уничтожает он, оставаясь в обоих случаях пассивным, не совершая никаких действий. Действия совершают другие.