Сказки. Фантастика и вымысел в мировом кинематографе

Дель Торо следом за фон Триером исследует через нехитрую метафору саму природу творчества – оно приносит счастье и боль, компенсирует лишения и одаривает окружающих. Оно помогает конструировать параллельную реальность, куда милосердный мексиканец – не чета беспощадному датчанину – дает убежать своей героине, прямой наследнице Офелии из «Лабиринта Фавна». И наделяет ее волшебной силой характера – недаром же ей дан язык жестов, который непонятен власть имущим и потому способен остаться тайным шифром. Одними пальцами она показывает непонимающему агенту Стрикланду – fuck you, а тому и невдомек, о чем речь.

Мы уже в этот момент догадываемся: есть и другие магические способности у Элайзы, недаром носящей фамилию Эспозито, то есть Сирота. Она не случайно влюбляется в Амфибию, он ей – достойная пара. Ведь дом ее – море, родина – пена морская, а сама она – позаимствованное дель Торо творение другого жестокого датчанина, Ганса Христиана Андерсена. Лишенная речи во имя любви и страдающая на суше, но мечтающая о море русалочка. Можно объяснять ее любовь к земноводному партнеру любопытством, жалостью, нехваткой секса, даже социальной солидарностью. Истина же проще: они одной крови. Изрядно разбавленной соленой водой.

Глава третья. Он

Полковник Стрикланд приехал сюда со своей молодой женой. А еще с детьми. Но делу время, семье – час, никак иначе. Стрикланд занят одним: терзать, пытать, допрашивать Амфибию, которого он вытащил на божий свет из неведомых пучин. Он не почувствует себя победителем, пока не увидит трупа поверженного врага.

Анекдотический персонаж выворачивает наизнанку стереотип всех красавцев с квадратными челюстями из фильмов 1950-х («Твари из Черной Лагуны», в частности), воплощая самые отвратительные черты так называемой мужественности. Взаимозависимость – как с «Портретом Дориана Грея»: чем волшебнее и притягательнее подводная тварь, тем ужаснее садист Стрикланд. Конечно же, эту роль мог идеально сыграть единственный американский артист – Майкл Шеннон. Если Салли Хокинс способна создавать персонажей, под эксцентричной внешностью и поведением которых скрыты разум и воля, то Шеннон – виртуоз извращений и психозов, спрятанных под самоуверенной повадкой успешного самца. Хокинс вносит в «Форму воды» табуированный для Голливуда секс, Шеннон – возмутительно натуралистичное насилие.

Садист Стрикланд для дель Торо воплощает фиаско целого ряда «скреп» классического Голливуда. Прежде всего мужественности как таковой. «Форма воды» – фильм с героиней, но без настоящего героя, на роль которого претендует нарцисс Стрикланд. Не расстающийся с электрической дубинкой, очевидно фаллическим символом власти, он не в состоянии получить сексуальное удовлетворение с собственной кукольной супругой – та слишком болтлива и самостоятельна, на его вкус, поэтому его привлекает (но без шансов на успех) немая Элайза. Стрикланд не способен углядеть за своим нетривиальным подопечным, которого похищают из-под его носа, а потом расследовать его исчезновение, настолько ослеплен высокомерием. Но это лишь сюжетная функция персонажа, есть и метафорическая.

Если для Лавкрафта предвестьем грядущего апокалипсиса было открытие иных – «сатанинских» религиозных культов и ценностных систем, то дель Торо восхищен существованием нечеловеческих представлений о добре и зле, любви и жестокости, которые в его фильме воплощает Амфибия. Сыплющий ссылками на Писание и отождествляющий себя с Самсоном – недаром второе имя поучаемой им черной уборщицы Далила, – Стрикланд уверен, что он венец творения, созданный по образу и подобию Бога. Его финальное поражение – добровольное признание божественной природы той твари, которую он считал низшей формой жизни. Дель Торо здесь беспощаден не только по отношению к своему карикатурному антигерою, но и ко всей иудео-христианской цивилизации, картонной и условной, как идущий в кинотеатре под квартирой Элайзы пеплум «История Руфи».