Читаем Сказки моего детства и прочая ерунда по жизни (Неоконченный роман в штрихах и набросках) полностью

Но, короче, без дров и отступлений, ближе к всеобщему материальному телу. Наша малолетняя банда в составе: моя старшая сестра Вероника, брательник Витаха, тоже старший, но младше Вероники, я и моя младшая сестренка Людаша, пребывали во дворе нашего дома по улице Механизаторов шесть в славном поселке моего детства З-ри. Сбор был назначен по случаю сооружения этой самой поленницы. Но не в этом суть дела. Хоть я до сих пор, о чём уже заметил, не пойму, почему она-то, то есть моя младшая сестрёнка слаживала эти дровишки, поскольку я в этой общей куче, считал себя равным среди старших, несмотря на свой мелкий рост и возраст. Скорее всего, трудолюбивые наши старшие брат и сестра, получив задание от отца, привлекли просто дармовую раб силу, для ложенья этой самой поленницы, воспитывая тем самым в нас трудолюбие и прочие достоинства, и навыки руководства коллективом у себя. Так, что я далее думаю, что ими двигала лень – вечный двигатель прогресса. Куда ещё лень заведёт человечество? Бог его знает, но родственники мои, в том числе и шпенделявку Людашу, которая была вовсе не причём, нарвались, мягко говоря, на неприятности.

В общем, мы корячились выложить это сооружение по высшему классу, поскольку нас обучали делать всё только на высший класс, но было одно но: мы никогда не имели кубиков. Может быть и имели, но в моей памяти они как-то не отложились. Скорее всего, я использовал их в качестве метательного оружия или материала, для строительства крепостей для солдатиков, которых часто заменяли шахматные фигурки. Впрочем, от возраста, когда эти самые кубики слаживают, мы отвалили не так и далеко: мне было от силы пять лет или даже и того не было, а младшая сестрёнка была вообще двух – трёх годовалая шпенделявка. Ей, вообще, было положено слаживать эти самые кубики в кучу, а не дрова, которые возвышались посередь двора горкой, водруженной нашим папой при помощи простого инструмента под названием колун. Я же ноне предпочитаю тяжёлый топор, ещё более тяжелому колуну. Но это дело вкуса и дров. Топор в сосновых дровах вязнет, в отличие от дубовых, особенно мерзлых и сырых, которые приходиться мне ныне большей частью колоть.

Ну, вернемся к детским игрушкам. Если брать по большому счету, то в кубики в детстве не играл никто из выше названных работников, по крайней мере, с толком и расстановками, посему поленница как-то кривилась и кособочилась, никак не хотела превращаться в то гордое сооружение, что выходило из-под папиных рук. Что-то клетка съезжала в сторону и подозрительно покачивалась, и изображала крученую ливерную колбасу или Пизанскую башню по совместительству. Но поскольку, естественно, этим важным делом были заняты мой незабвенный брательник с Вероникой, выступающей в роли нашей мамки в течение десяти лет или больше, то спорить с нашими работодателями было бессмысленно. Нам же, зелёнке, поручили простое дело: слаживать эти самые поленья в промежуток между забором, который прекрасно заменял вторую клетку, и этой самой доморощенным сооружением, которое отдаленно напоминающим всё-таки клетку. Следует заметить, что в детстве бывают большими не только деревья, но и дрова. Поверьте моему опыту. Кроме простого свойства-веса, они имели ещё и массу неудобств, типа сучков, смолы, которая липла к рукам, к носу и одежде, так как было весьма жарко. Впрочем, это моей одежде, после интенсивной носки моим старшеньким братом, ничто уже не могло повредить, так как она была так застирана, что превратилась в белесо-серое изделие, где цвет определяет не фабричная окраска, а та грязь, которою уже не брал ни один порошок и тем более мыло.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее