Скифы пируют на закате

Мясо, хоть и несоленое, показалось Скифу восхитительным. Он быстро выяснил, что тушка, доставшаяся им на ужин, принадлежит зверьку вроде того, чьи кости белели в траве рядом с золотой рощей. По словам Джамаля выходило, что в хвойном лесу этих тварей видимо-невидимо и глупы они, как новорожденные барашки, – подходи и бери голыми руками. Свою добычу князь, однако, подшиб палкой – той самой ветвью, которую Скиф успел-таки срубить в роще.

Джамаль ел и болтал без умолку, успевая и жевать, и размахивать руками. Иногда он вскакивал и, округлив глаза, изображал, как мчится к своему поверженному наземь проводнику с намотанной на голову рубахой, как тащит его по траве, как пытается привести в чувство… Что и говорить, мрачно размышлял Скиф, сам он попал впросак, провалявшись сутки в беспамятстве, а этот баловень судьбы, этот ищущий развлечений бонвиван оказался настоящим мужчиной и сделал все что полагается: спас компаньона, доставил в безопасное место, развел костер, промыслил дичь… Словом, сработал за инструктора, за своего телохранителя! Хорошо еще, трава тут мягкая да скользкая, а комбинезон крепок… Джамаль проволок его за ноги с полкилометра, пока острый запах смолы и хвои не перешиб коварные сладкие ароматы.

Покончив с ужином, они сходили к ручью, журчавшему неподалеку, среди темных кедровых стволов. Вода оказалась холодной и чистой, там, где поверхность ее не затеняли древесные кроны, сияли отражения звезд и трех лун, быстро поднимавшихся над лесом. Одна была темно-багровой, гневной, угрожающей, две другие победно горели чистым серебром.

– Вах, хорошо! – произнес Джамаль, возвратившись к костру. – Богато тут: три луны, зверье непуганое, лес, как на картине…

– …и целые заросли дурмана, что отшибает память, – подхватил Скиф, – и утопленники с цепями, э?

– Все равно хорошо! Утопленник, он совсем мертвый был, а где-то там, – князь усмехнулся и неопределенно повел рукой в сторону опушки, – скачут к тебе и ко мне девушки на быстрых конях… Теплые, сладкие, живые! Веришь, дорогой?

В этот миг, освещенный зыбким пламенем костра, Джамаль напоминал безбородого и лукавого Мефистофеля-искусителя. Скиф не мог сообразить, говорит ли он всерьез или смеется, а потому не без мрачности отшутился:

– Как доскачут, стрелу под ребро или аркан на шею и потащат в степь… и князя, и его племянника.

Сейчас он был сыт, и в голове уже совсем прояснилось, но пароль никак не вспоминался. Может, попозже всплывет сам собой, подумал он, случается, какое-то слово, фраза, жест пробуждают забытое… или оно приходит во сне… или князь вдруг скажет нечто такое, что…

Последняя мысль показалась Скифу разумной, и он принялся расспрашивать Джамаля о роде и племени князей Саакадзе о торговых питерских делах и о том, давно ли его компаньон знает Доктора и Сарагосу и в каких местах побывал с их помощью. Джамаль отвечал с охотой. Вскоре выяснилось, что прадед его перебрался в северную столицу еще в прошлом веке, но молодое поколение семьи Саакадзе всегда воспитывалось в родных краях, в Тбилиси, у близких или дальних родичей, дабы не растерять кровные связи и знание языка, оттуда же, из Тбилиси, брали и жен. Что же касается родства с великим моурави, то это было скорее фамильным преданием, чем реальностью. Дед Джамаля, и прадед его, и все прочие предки до седьмого колена торговали коврами, отец, проживший жизнь в советские времена, был ювелиром.

О бизнесе своем Джамаль рассказывал не столь подробно, как понял Скиф, спутник его занимался не фруктами, не пепси-колой и не импортным барахлом, а деньгами. Деньги, пущенные «в дело», приносили деньги – и такие, что трудно представить, пещеры Али-Бабы, сказочная обитель Джамаля, являлись лишь вершиной айсберга, зримым выражением его богатства. Его можно было бы назвать ростовщиком, но время, ситуация и экономическая наука давно изобрели иное слово, гораздо более пристойное и солидное, – «инвестор». Судя по всему, Джамаль был прямо-таки финансовым гением по этой части и вкладывал в свои деловые операции не меньше страстности, чем в различные романтические авантюры, коллекционирование антиквариата и погоню за женщинами. Женщин, как истый грузин, он любил и они, похоже, отвечали ему взаимностью.

Багровая луна высоко поднялась над лесом, две ее серебристые сестры покорно, словно на аркане, тянулись следом. Костер прогорел, головы странников начали клониться к коленям, и вдруг Джамаль, всхрапнув, мягко повалился на бок. Щеки его, уже подернутые налетом щетины, слегка запали, лицо осунулось, но на губах цвела победная улыбка – видно, скакал он сейчас на быстром коне, торопясь навстречу своим амазонкам.