Скифы в остроконечных шапках

Филл посмотрел на Арзака яростным взглядом, и Арзак понял: сделает, как говорит.

— Ксанф, из вас двоих ты рассудительней, уговори Филла.

— Всё решено, Арзак, — сказал Ксанф. — Мы обязаны тебе жизнью, понимаешь, жизнью. К тому же мы надеемся отыскать…

— Отыскать мою невесту с волосами цвета пшеницы, — перебил друга Филл. — Слышишь, Медведь, сам Ксанф сказал, что всё решено.

Филл с места прыгнул на спину добытой в бою лошадки.

— Слезай, — сказал Арзак, сдавшись. — Мы с тобой поедем на Белоноге. Тавра отдадим Ксанфу.

Правильней было новую лошадку назвать Сатархом, но ведь сатархи мало чем отличались от тавров, а слово «тавр» было короче.

— Слушаюсь, предводитель! — Оттолкнувшись, Филл птицей перелетел в седло Белонога.

— Филл замечательный наездник, — сказал Ксанф в ответ на удивлённый взгляд, каким Арзак проводил смелый прыжок. — Он и по-эллински — без седла, и по скифски — в седле многих обскачет.

— «Вперёд, мой конь, через поля и травы», — запел Филл, как только тронулись в путь. Он сидел за спиной Арзака, на самом краю седельной подушки и думал, что степь похожа на море и что в волнах травы, как в настоящих волнах, можно утонуть.

— В степи много табунов, — сказал Арзак, — скоро заарканим тебе собственного коня.

— Конечно, заарканим. А правда, Медведь, как будет прекрасно, если все, кто потерял друг друга, встретятся снова?

— Одатис называет меня Арзак-окс — «Добрый Медведь», — сказал Арзак вместо ответа и, помолчав, добавил: — Пой. Хорошая это песня про мчащегося коня.

Ни Филл, ни Арзак не знали, что в семи днях перехода на север тоже звучала песня Эллады.

Глава XII

Песня Миррины

Спала ночная роса. Прилетели жужжащие пчёлы,

Стали кружить над цветком, ароматный нектар собирая. Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой. Сладко ли, горько ли — счастье придёт, —

пела Миррина.

Она начала петь, едва, покинув ночную стоянку, кибитка тронулась в путь. Песня утонула в криках и воплях, в звоне и клёкоте бубенцов. Но в кибитку из белого войлока песня проникла, и знакомый печальный напев обрадовал свернувшуюся в углу Одатис. Одатис села, прижалась щекой к войлоку.

— Пой, пой ещё, — прошептала она так тихо, что не услышала даже Гунда.

Миррина шла возле высоких, в рост человека, колёс, удивляясь, что мысль о песне не пришла в голову раньше. Вот он способ, который она искала. Песня передаст девочке весть о настое. Слова этой песни были Одатис известны, она знала их смысл, и если твердить их всё время, Одатис поймёт.

— «Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой…»

Лишь бы Гунда не заподозрила хитрости. Если догадается, запретит петь на чужом языке, Миррина изменила мотив, с печального перешла на весёлый, потом снова вернулась к печальному. Но наполнялся ли голос слезами, или звучал в нём смех, слова повторялись одни и те же: «Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой. Сладко ли, горько ли — счастье придёт».

— Ты поняла, дочка? — подняв голову, спросила Миррина по-скифски. Сколько раз за эти дни она кляла себя, что не обучила Одатис, подобно Арзаку, эллинскому языку. — Поняла?

— Поняла, мата, — донеслось сверху.

Бежавший возле кибитки Лохмат весело взвизгнул.

«Всё ли поняла? Выпьет ли залпом горький настой, когда придёт время?» В том, что Арзак добудет настой, Миррина не сомневалась.

— Всё поняла, дочка, о чём в песне пелось?

— Молчи, не отвечай, девчонка, и ты замолчи, рабыня! — крикнула Гунда. — Без конца повторяю, чтобы молчали.

Царская жена сидела в проёме кибитки на стопке овечьих шкур. Ей было слышно каждое слово.

— Подойди, — приказала она замолчавшей Миррине.

Миррина приблизилась.

— Ты, верно, колдунья, — сказала Гунда. — Твое колдовское пение утешило девчонку. Всё лежала, словно зверёк, а тут распрямилась, всхлипывать перестала. Чем заворожила, колдунья?

Голос у царской жены был высокий и резкий. Слова она выговаривала отрывисто, вкладывая в каждое злость.

— Я не колдунья, — сказала Миррина.

— Как есть колдунья. Пёс и тот перестал скулить. Заколдуй и меня, колдунья, заговори на сердце кручину-тоску.

— Я не колдунья, — повторила Миррина. — Просто девочка любит песни. Ты тоже их любишь, иначе зачем тебе понадобилась Одатис. Зачем тебе несмышлёная Одатис, царица?

Ответа Миррина не дождалась, Гунда молчала, смотрела вдаль.

— Отпусти Одатис, царица, — сказала Миррина, — взамен забери меня. Я знаю много прекрасных песен, и если ты веришь, что души усопших способны петь, я буду в царстве теней петь для тебя неустанно. Смилуйся, отпусти Одатис. Она едва начала жить. Отпусти, заклинаю тебя твоими богами — Папаем, Табити.

— Привет тебе, Гунда! Радуйся, ты идёшь за царём! — закричали примчавшиеся дружинники. Акинаки взлетели вверх.