Скиталец

– А зачем? Доиграют свои роли – и в утиль. Их место займут другие. Это справедливо. Нет, ты не думай, я имею в виду лишь тех, кто мне совсем не интересен, таких, как упыри из тайных клубов, таких, кто живет лишь мыслью о золоте и власти. Зачем, скажи на милость, пополнять ряды воскрешенных всяким мусором? Воскрешение – это честь, а не обыденность. К тому же это действо нарушает правила самой Вселенной, а с ней, скажу тебе, шутки плохи. Но она терпит, пока вторая жизнь дается достойным. Можно, конечно, и недостойных воскрешать, но тут главное – меру знать.

– А кто достоин?

– Для этого нужно быть очень неординарным человеком. Злым ли, добрым – не важно. Важно лишь то, насколько яркий след он оставил после себя. Ну, или человек с потенциалом, но чей жизненный путь оборвался.

– Такой человек, как я?

– Вот именно, – Скиталец дотронулся до ее плеча.

– А воскрешенных много?

– Меньше, чем мне хотелось бы, Элли. Многие отказываются от этой чести, и я их выбор уважаю. Они уходят в небытие с мыслью, что жизнь их была полноценной и добавлять к ней вечность – перебор. А некоторые отказываются по моральным соображениям, считают меня абсолютным злом, представляешь?

Он сокрушенно покачал головой, и Элли уловила в этом жесте что-то притворное.

– Ты только посмотри на него! – весело воскликнул Скиталец, указывая пальцем в экран телевизора. – Обож-жаю этого парня! Видела, как он тому типу в морду заехал, а? Вот это я понимаю… Ну, старина Сильвестр, ну крутой мужик! Вот честное слово, когда он умрет, воскрешу его. Думаю, даже Вселенная не будет против. Сталлоне этого заслуживает. Воскрешу его и Оззи!

Элли непроизвольно улыбнулась. Она вспомнила папу, который вот так же шумно восхищался Гойко Митичем, сыгравшим множество ролей в фильмах про индейцев. Пока Скиталец говорил про воскрешение и достойных, она сидела в каком-то напряжении, а теперь расслабилась и подумала, что неплохо бы съесть еще одно пирожное.

– Вот что вы, люди, действительно хорошо умеете делать, так это фильмы снимать, – Скиталец широко улыбался. – Ты видела «Джентльмены удачи»? Раз сто смотрел и все равно смеюсь до слез. Вот это я понимаю – искусство. Настоящее искусство! Это вам не хухры-мухры!

В следующую секунду произошло то, от чего лицо Скитальца скривилось, стало злобным…

Карлик, который только что принес поднос с печеньем, неловко повернулся и опрокинул графин. Напиток растекся по столу, а несколько капель попали на экран телевизора.

В зале воцарилась тишина. Элли снова почувствовала внутреннее напряжение. Это внезапное затишье ей сейчас казалось секундами между вспышкой молнии и грозовым раскатом.

И насчет «грома» она не ошиблась.

Когда карлик начал пятиться от стола, втянув голову в плечи, Скиталец вскочил с кресла и заорал:

– Стоя-а-ать, мра-азь! – Голос был не человеческий, так мог бы реветь ветер в тоннеле.

Карлик рухнул на колени, заскулил, его серебристые глаза будто выцвели, став похожими на две грязные лужи.

– Мра-а-азь! – орал Скиталец.

Элли увидела, что он становился больше, словно внутри его была пружина, которая начала распрямляться. С треском рвалась одежда, на спине вздулся горб, с мясистым чавканьем удлинялись руки, ладони стали широкими, как лопаты.

Скиталец схватил телевизор и с легкостью швырнул его через зал. Телевизор врезался в украшенную мозаикой стену, кинескоп взорвался, обломки и осколки посыпались на пол.

Несчастный карлик дрожал всем телом. Его бледные собратья попрятались в темных проемах в стенах. А учителя застыли на своих местах, будто окаменели.

Нижняя челюсть Скитальца опустилась до уровня груди, в огромной, черной, как космос, пасти блестели белизной кривые иглы зубов.

Элли не хотела на это смотреть, но что-то мешало закрыть глаза или отвести взгляд. Она, как и учителя, сидела неподвижно, затаив дыхание.

Скиталец словно гора навис над трясущимся уродцем. Пасть – обрамленная зубами дыра – стала еще больше. Карлик заверещал, попытался уползти, но Скиталец схватил бедолагу, оторвал от пола, засунул его голову себе в пасть…

Элли вскрикнула и все же нашла в себе силы закрыть глаза. Она слышала звук раздираемой плоти, хруст костей, влажное чавканье. Перед мысленным взором начали появляться страшные образы…

С высоты птичьего полета она видела огненную волну, бегущую по осеннему лесу. Деревья в мгновения сгорали, как спички, и превращались в ничто. Волна пожирала все на своем пути, оставляя за собой черную пустыню и пепельные вихри.

Видение резко сменилось другим зрелищем: заснеженное поле и кресты с распятыми обнаженными людьми. Обледенелые тела, искаженные предсмертной мукой лица. Их было тысячи, десятки тысяч крестов, тел, лиц – застывшая холодная агония до самого горизонта.

А до ушей Элли продолжали доноситься чавканье и хруст костей.

Теперь она видела затопленный город. В воде плавали трупы людей и животных.

Образы менялись все быстрее и быстрее…