Скопцы и Царство Небесное

Если у Доброницкого и были какие-то причины сомневаться в словах Ульяны, то вскоре он смог сам во всем убедиться. Как-то он вместе с женой зашел среди бела дня к

Раковым. Едва войдя в дом (не охраняемый, против обыкновения, собаками), они заметили в сенях целую груду башмаков и сапог. Едва не задохнувшись от вони потных ног, они услышали топот босых ступней о половицы и увидели сквозь дверную щель, что в доме — какие-то люди. Встревоженная их появлением Марфа, сестра Степана Ракова, не хотела пускать их дальше сеней. Однако жена дьякона проникла в большую залу, битком набитую босыми женщинами в белых платках, которые тут же разбежались. Среди общей паники появились другие Раковы, одетые как обычно, и вежливо поприветствовали гостей, словно ничего и не было.

Не совсем ясно, как скопцы и Доброницкий договорились о мирном сосуществовании, но договорились они несомненно. Когда позже дело дошло до свидетельских показаний, дьякон рассказал немало подробностей о составе и обычаях общины, но среди них не было ничего такого, о чем следствие уже не знало от крестьян: распорядок молитвенных собраний, кто и кем оскоплен, кто пользуется в общине особенным влиянием. Из женщин больше всех уважали, благодаря умершей к тому времени матери, шестидесятилетнюю двоюродную сестру Феофана, Екатерину Божкову, известную также как «матушка». Ее покойная мать, по словам одного из обвиняемых, скопила девочек, «чикала» им гениталии, чтобы сделать их чистыми для Царствия Небесного⁴⁴

. Показания свидетелей дают представление о том, что деревенские прекрасно знали о скопцах и деятельности их общины. Все, включая священника, знали о них давно. Рассказанные на суде истории свидетельствуют о негласном молчании. Вспомнив в конце концов, что обязан охранять веру, Доброницкий признал, что попустительствовал греху и должен был известить власти, как только узнал, что творится в деревне.

Отношения Доброницкого с сектантами были в достаточной мере противоречивыми, чтобы заподозрить его в более чем благодушном отношении к секте. Донос был палкой о двух концах; по меньшей мере один из обвиняемых выдвинул против дьякона встречное обвинение. Крестьянин Матвей Исаев, тридцати с лишним лет, показал, что согласился на кастрацию по настоянию самого дьякона, который, более того, лично при ней присутствовал. Операцию, по словам Исаева, произвел на его пасеке человек, чье имя Исаев с тех пор успел забыть. Он отрубил ему мошонку топором, а Доб-роницкий наложил на рану мазь. Медицинское обследование подтвердило, что яичек у Исаева действительно нет, но подтвердить остальные его показания оказалось невозможно⁴⁵

. Те самые подробности, которые делали эту историю правдоподобной, вызывают сомнение в ее истинности, так как их можно отнести к разряду требований жанра: пасека, топор, иерусалимский бальзам, выпавшее из памяти имя (хотя Исаев прекрасно помнил Доброницкого), две недели, которые потребовались рассказчику, чтобы снова встать на ноги. Все предсказуемо, знакомо, достоверно и поэтому подозрительно. Очевидно одно: по словам самого Доброницкого, он десять с лишним лет закрывал глаза на то, что прямо у него под носом расцвела самая дикая из всех известных ересей.

Не только этот священник заслужил подобное обвинение. Отец Михаил Николаевский из Харькова четыре года оставлял без внимания жалобы своей прихожанки на то, что скопцы хотят обратить ее в свою веру. Легкость, с которой он в конце концов проник в скопческий дом во время ритуальной службы, хотя собаки рвались с цепи, усиливает подозрение в том, что пресловутая секретность могла существовать только при соглашении сторон. Извещенный как-то раз, в ноябре 1908 года, что у Золочевского в самом разгаре сектантское радение, священник наконец решился увидеть все своими глазами. Судя по всему, сектанты собрались, чтобы почтить память отца семейства, который только что скончался, оставив дом на троих сыновей и их бабушку. Во дворе Николаевский повстречал младшего брата, подростка Петра, который слезно молил его удалиться. Неумолимый Николаевский, заглянув в окно, увидел там кружок одетых в белое фигур. Войдя в дом, он встретил у кухни Захария, старшего брата, бледного, возбужденного, потного, в длинной белой рубахе, подпоясанной чем-то синим. Человек двадцать собравшихся тоже тяжело дышали и были сплошь покрыты потом. Один назвал священника «лжепророком». По словам

Николаевского, он пытался с ними говорить, но любые споры были совершенно бессмысленны, и он наконец ушел⁴⁰.