Скорбящая вдова

– Не смей, Иван! – зверицей раненой метнулась, повисла на руках. – Не трожь их, государь прислал, коему служишь.

– Да как же, матушка? Тебя в цепях уводят!

– Сама иду! Ну что, холопы, встали? Эй, думный дьяк, возьми за цепь. Попу-то не с руки!

Должно, смутился Иоаким, позрев на ярость сына.

– Ступай сама…

– Хотя, постой! Мне не пристало пешей ходить к царю. Велю нести меня!

– Нести? Тебя нести!? – архимандрит опешил, но тут же осмелел. – Не велика особа, сама пойдешь!

– И шага не ступлю! – в медвежье кресло села. – Эй, конь долгогривый, запрягайся! А ты, Илларион, чего стоишь? Царь звал меня, тако ж несите! Ну, ежли я покаюсь, поведаю, где Истина? И вас оговорю? Я же приближена к царю, склонюсь и на ушко шепну.

– Однако же нести придется, – дьяк к креслу подошел. – Берем, отец святой. Ну, как и впрямь шепнет?

– Ох, муки смертные! За что? – кряхтя, согнулся Иоаким, – Ужо берем, раз-два…

Когда же кресло подняли и было уж к порогу понесли, боярыня вдруг вожжи натянула.

– Тпру! Стой, родимые! – к Ивану обернулась. – Ну, сын, прощай! Царя не балуй лестью, честь храни да береги жену. И оставайся с Богом!

– Ах, матушка, прости! – воскликнул он. – Я за тебя замолвлю слово!

Боярыня лишь рукавом взмахнула:

– Н-но, вороные, трогай!

И цепью, будто бы кнутом…

22.

– Молился Богу сатана и вымолил Россию для мучений!

Дух затаив, озрел весь сруб – духовник, старец Епифаний спокойно почивал на нарах, глухой и темный Лазарь сидел в углу и хоть не спал, но безъязыкий, мог лишь мычать. Четки пнул ногой, встал на колена, помолился в угол.

– О, Господи, я столько лет страдал, уразуметь пытаясь, за что России муки. Я думал день и ночь! А ныне вот открылось!.. Дух Святый! Неужто ты глаголешь мною, рабом твоим? Откуда откровение сие – молился Богу сатана и вымолил Россию для мучений? И верно, кто, как не дьявол может мучить православных?

Тем часом за спиной раздался шорох, стук и вздох тяжелый.

– Ох-хо-хо-ох…

– Ты, старче? – окликнул Аввакум. – Ох, преподобный, дивлюсь и ужасаюсь, егда уста мои принадлежат Святому Духу. Велел ты поспешать, коли вдова приснилась, послушай же, что ныне мне открылось. Молился Богу сатана и вымолил Россию для мучений!

Не отозвался старец. А обернулся и позрел – да почивает он! На костяных ногах, с огарочком в руке, пробрался к Лазарю и посветил в лицо.

– Ужель язык отрос?..

Поборник старой веры зрел мимо и даже не мычал. Чу, вновь шаги! Иль сруб под снегом оседает, а посему блазниться?

Распоп перекрестился, сел за стол-колоду, пером к бумаге прикоснулся и без отрыва и огрехов единым духом написал: «Молился Богу сатана и вымолил Россию для мучений». Прислушался – вдруг снова шорох, нары заскрипели, и голос был:

– Корош батька Авва! Так говорил Арсений Грек!

Со страхом оглянулся – се старец встал и воду пьет!

– Ты звал меня?

Духовник Епифаний поставил ковш, уста утер.

– Почудилось, ты звал…

– Послушай меня, отче! – взмолился Аввакум. – Послушав же, ответь: я ль, грешный протопоп, сие изрек? Молился Богу сатана… Ты слышишь, преподобный?.. И вымолил Россию для мучений. Сие есть истина?

– Молился и вымолил?.. Добро, сие благословляю.

Распоп вдруг взор поднял и выронил листок: заместо старца у ведра – табашник, вор и проходимец Паисий Лигарид! Саван черный и побрит – блядолюбивый образ!

– Свят-свят… – рука для крестного знамения не поднялась. – Ты кто?

– Я супротивник твой, – и трубку с табаком достал. – Митрополит Паисий. Ужели не признал?

Перо сломав, отпрянул Аввакум и осенил крестом.

– Ты сатана! Признал тебя! Сгинь, пропади, нечистый!

Паисий к каменке склонился и, уголек достав рукою голой, табак свой раскурил.

– Признал, признал меня, ревнитель благочестья. А то чего же не признать? Сколь сварились с тобой, сколь копий поломали… Ох-хо-хо-ох! Уж думал, не сведет судьба, да ты меня позвал!

– Да я не звал! Вот я тебя крестом! Святой молитвой!..

– Неужто старый стал? – вздохнул антихрист. – Ослышался, поди… Не ты ли поминал меня, егда тебе открылась истина: «Молился Богу сатана и вымолил Россию для мучений»? Уж, подтверди, коль ты сие сказал.

– Сказал, – признался Аввакум, нательник сжав в кулак.

– Ну вот, добро, что не отрекся от слов своих. Ты помянул меня, и я в тот час явился, чтоб утвердить сие. Ты прав, распоп, молился к Богу я и вымолил. Знать, я прилежен был и истово молился, коли Господь меня услышал. Теперь помысли, чье слово Господу слышней? Вас, православных, или мое, суть, Князя Тьмы?

– Изыди вон, проклятый! – чернилами плеснул – антихрист увернулся.

– Не прогоняй, коль звал, – и засмеялся. – Поелику господь в твои уста свои слова влагает, так не страшись меня, не лей чернил, аще и пригодятся. А ну, сразись со мной? Иль дух в тебе иссяк? Ты же со мной сражался? По всей Москве, на площадях, с амвона, что ты кричал? Митрополит табашный? Суть, сатана?.. Но кто меня признал? И кто тебе поверил?