Скоро сказка сказывается

Царь тем временем пошел вокруг Воронко, оглядывая сбрую и оружие, и вдруг остановился, как вкопанный, указывая пальцем на что-то.

— Бояре мои любезные! — воскликнул он. — Глядите-ка!

Те бросились к повелителю, сшибаясь лбами и роняя шапки.

— Уж не моего ли сына Ванечки этот конь? — истерически вопросил царь. — От его шпор золочёных следы эти, от его шпор!

— Почему это именно от его? — как обычно с сильного перепугу возмутилась я. — Вы что, гениальный судмедэксперт, чтобы достоверно опознать следы Ивановых шпор даже без проведения экспертизы?

Вместо ответа царь задрал подол и показал на своей тощей волосатой ноге точно такой же шрам, как у Воронка на боку:

— Я сам ему эти шпоры на именины подарил, а Ванюшка во хмелю был, возьми да и задень меня! Не-ет, меня не проведёшь! И нечего меня тут иноземной тарабарщиной пугать!

Царь приосанился и скомандовал:

— Эй, слуги мои верные, а хватайте-ка вы королевича заморского, что сына моего любимого обманом заманил и смерти злой предал, посадите вы его в подвалы каменные, за двери железные, а завтра с утречка мы его честным судом судить будем! И прихвостней его не забудьте — из волка шапка знатная получится, а из ворона — чучело!

— Какой суд? Где доказательства?.. — попыталась я возразить, но меня подхватили под руки два крепких молодца в алых кафтанах, видимо, стрельцы, и повели за собой. Тогда я заголосила, обратившись к примеру подпольщиков, изловленных полицией в царской России: — Палачи! Сатрапы! Мучители! Народный гнев нас рассудит! Уберите от меня свои кровавые лапы!

— Главное — не противоречь! — крикнул Кондрат и взмыл вверх, оставив в боярских руках половину хвоста.

Волк ощерился, зарычал и, пригнувшись, нырнул в подворотню. За ним с лаем понеслась свора здоровенных псов.

Краем глаза я ещё успела увидеть, как встаёт на дыбы и медленно растворяется в воздухе Воронко. Зрелище было, мягко говоря, не для слабонервных.

Стрельцы, запихнув меня в тёмную сырую камеру за толстенной железной дверью, ушли. Я присела на охапку гнилой соломы и грустно вздохнула. Повздыхав ещё минут пять, я вынула из-за пазухи маленькую скатёрку-самобранку и плотно пообедала, рассуждая, что тюрьма тюрьмой, а поесть надо вовремя, чтобы желудок не испортить. Тем более, что скатерть исправно потчевала меня бабкиными пирогами, отказаться от которых у меня силы воли не хватало.

После обеда я начала исследовать камеру. Впрочем, дело было безнадёжное — стены оказались из цельных брёвен, а пол земляной, утоптанный до каменной прочности. При наличии элементарного терпения можно, конечно, прорыть выход, но, боюсь, времени у меня на это не хватит.

Я опять вздохнула и села. Потом включила плеер и начала негромко ему подпевать. Внезапно мне почудился какой-то звук.

— Эй! — звал кто-то с другой стороны стены. — Есть там кто? Отзовись!

— Кто там? — спросила я, приблизившись к тому месту, откуда доносился голос.

— А ты кто?

— Королевич я иноземный, меня сегодня сюда посадили, обвинили в том, что я царского сына убила… то есть убил… и коня его присвоил, а я даже не знаю, как этот Иван выглядел! — выпалила я единым духом, обрадовавшись возможности пожаловаться. — А ты кто?

— А я Никита-царевич, старший брат этого Ваньки-дурня.

— Тебя-то за что? — изумилась я.

— Я отцу сказал, чтоб он Ваньку за жар-птицей не отпускал, потому что он нас со всеми соседями рассорит, а птицу всё равно не привезёт. — грустно поведал царевич. — Папаня не в духе был, вот и посадил в подвал, в государственной измене обвинил. А Ванька, говоришь, допрыгался? Кто ж его?

— Не знаю, — ответила я. — Он в поле лежал, под кустом, а конь рядом ходил. Чего ж мне, пешком надо было идти? Я что, олимпийский чемпион по спортивной ходьбе? Я коня и приманила. приманил.

— Сдаётся мне, королевич, что ты вовсе даже девица, — задумчиво сказал голос. — Что-то ты всё время путаешься.

— А какая разница? — огрызнулась я, признавая, однако, что могла бы сыграть юношу и получше. Когда мы в школе ставили сценку по Пушкину, я очень неплохо изобразила Скупого рыцаря. Мне даже аплодировали. родители… — Ты лучше скажи, что твой папаша со мной сделает?

— Казнит, конечно, — не особо печалясь, ответил Никита. — Он всех казнит, у него в тюрьме всего две камеры: одна моя, а другая для временного содержания.

— За что казнит? — в ужасе воскликнула я. — У него доказательств нет! Конь-то убежал, а Ивана вашего никто мёртвым не видел! И вообще, я буду жаловаться в ООН! Или куда там полагается за нарушение конвенции о правах человека.

— Царь сказал — значит, так оно на самом деле и есть, — философски сказал Никита. — Ты вот что. Если отец на суде добрый будет, проси о последнем желании, он отказать не посмеет.

— А чего желать? — уныло спросила я, выцарапывая на стенке при помощи пилочки для ногтей неприличное слово. — Всё равно не отпустит.

— А ты просись на полчаса в его сокровищнице остаться! — посоветовал Никита.

— Зачем?

— Найди там гусли с золотыми струнами, и сыграй да спой песню какую-нибудь, она явью и станет. Если спасёшься — обо мне не забудь, отплати добром! А теперь тихо — идёт кто-то.