Скрипка

Началась утренняя гонка в город. Загрохотали грузовики. Я увидела, как листья на дубе затрепетали от гула множества колес. Я почувствовала, как задрожал дом. Но он так дрожал уже сто лет, даже больше, и еще долго не рухнет. Теперь люди это знали. Теперь они перестали сносить великолепные дома с белыми колоннами. Они больше не изрыгали ложь, что, мол, эти дома невозможно содержать или отапливать. Они боролись за их сохранение.

Кто-то потряс меня за плечо. Катринка. Обезумевший взгляд, узкое лицо, искаженное злобой. Злоба – ее извечный спутник, она постоянно клокочет внутри ее в ожидании момента, когда можно будет вырваться на волю. И теперь как раз такая возможность представилась. Катринка едва шевелит языком – настолько ее переполняет ярость.

– Я хочу, чтобы ты прошла наверх.

– Для чего? – холодно поинтересовалась я, а сама подумала: я уже много лет тебя не боюсь. Наверное, с тех пор, как ушла Фей – самая младшая из нас. Мы все ее любили.

– Я хочу, чтобы ты еще раз как следует вымылась, а затем отправилась в больницу.

– Дура, – сказала я. – И всегда ею была. Никуда я не поеду.

Я посмотрела на мисс Харди.

В какой-то момент этой длинной сумбурной ночи она успела сбегать домой и переодеться в одно из своих красивых элегантных платьев и заново причесаться. От ее улыбки веяло покоем.

– Его увезли? – спросила я мисс Харди.

– Его книга… Книга о святом Себастьяне… Я убрала все материалы, кроме последних страниц. Они лежали на столике возле кровати. Они…

Тут заговорил мой милый зять Гленн:

– Я отнес их вниз; с ними все в порядке, как и с остальной рукописью.

Все правильно. В свое время я показала Гленну, где хранится работа Карла, – так, на всякий случай… вдруг кому-то захочется все в комнате сжечь.

За моей спиной продолжалась ругань. Я слышала, как Розалинда пыталась прервать длинные обличительные речи вечно встревоженной Катринки, которые та произносила сквозь стиснутые зубы. Когда-нибудь Катринка сломает себе зубы в середине тирады.

– Она сумасшедшая! – заявила Катринка. – И скорее всего, у нее тоже вирус!

– Прекрати сейчас же, Тринк, прошу, просто умоляю.

Розалинда давно уже не знает, что такое быть недоброй. Если у нее и имелись какие-то предпосылки к зловредности в детстве, то они были тогда же вырваны с корнем.

Я обернулась и посмотрела на Розалинду. Она сидела у стола словно копна – большая и сонная. Слегка шевельнув рукой и выгнув темные брови, сестра прогудела своим низким голосом:

– Тело кремируют. Последовал вздох, и она продолжила:

– Таков закон. Не волнуйся. Я устроила так, что комнату не разрушат и увезут по досочке.

Она коротко самодовольно хохотнула, что было сейчас уместно.

– Дай Катринке волю, она бы снесла весь квартал.

Розалинда заколыхалась от смеха.

Катринка подняла крик.

Я улыбнулась Розалинде. Наверное, она беспокоится о деньгах. Карл при жизни был очень щедр. Наверняка сейчас все думают о деньгах. О пособиях Карла, которые он с такой легкостью раздавал.

Обсуждение организации похорон тоже не обойдется без ругани. Так всегда бывает, о ком бы ни шла речь. Кремация. Я даже думать об этом не могла! В моей могиле, среди тех, кого я люблю, нет места неопознанному праху.

Розалинда, разумеется, никогда не скажет, но наверняка она думала о деньгах. Ведь именно Карл давал средства на жизнь Розалинде и ее мужу Гленну, чтобы они не лишились своей маленькой старомодной книжной лавки (они торговали книгами и пластинками, почти ничего не выручая), которая никогда не приносила дохода, насколько я знаю. Неужели она опасалась, что поступления прекратятся? Мне хотелось разуверить ее.

Мисс Харди заговорила на повышенных тонах.

Катринка хлопнула дверью.

Только двое из всех, кого я знаю, умеют так хлопать дверью, когда разозлятся. Второй человек сейчас далеко. Он давно ушел из моей жизни, но я вспоминаю его с теплотой (у меня есть на то основания), отбрасывая в сторону подобные мелочи.

Розалинда, наша старшая, самая рослая, теперь очень располневшая, с седой головой, как всегда красиво уложенной – у нее прелестные густые волосы, – спокойно сидела за столом и то пожимала плечами, то ухмылялась.

– Тебе совсем не обязательно мчаться в больницу, – наконец произнесла она. – Сама знаешь. – В свое время Розалинда очень долго прослужила медсестрой, таскала кислородные баллоны, смывала кровь. – Никакой спешки, – авторитетно заверила она.

– Я знаю места получше, – сказала (а быть может, только подумала?) я.

Стоило только закрыть глаза, как комната уплывала, и вместо нее появлялась могила и возникал один и тот же болезненный вопрос: «Где тот сон и где реальность?»

Я прижалась лбом к оконному стеклу. Оно было холодное. А музыка… Музыка моего бродячего скрипача…

Я обратилась к нему: «Ты ведь здесь? Ну же, я знаю, что ты не исчез. Неужели подумал, будто я не слушаю?..»

И снова зазвучала скрипка. Цветистые и тихие, надломленные и в то же время полные наивной торжественности звуки.

А за моей спиной тихо, чуть-чуть отставая от мелодии, начала подпевать Розалинда… Она напевала, и ее голос сливался с далеким голосом скрипки.

– Ты теперь его слышишь? – спросила я.