Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

– «Или», «или», Марат Антонович, именно «или». Национальность ваша мне известна, меня интересует исключительно твеленевская, как вы выразились, «толпа», которая «отмокала» с вами на даче. Последними, как мне удалось выяснить, из Москвы в Переделкино отбыли Надежда Антоновна с Аркадием Николаевичем, это было пятнадцатого сентября, в субботу. А кража датирована воскресеньем шестнадцатого, то есть на следующий день. Так вот, меня интересует – не отлучался ли кто-либо из домочадцев ваших в этот день из Переделкино…

Твеленев вдруг посуровел, отодвинул подальше от себя недопитую бутылку, как не имеющую к нему никакого отношения, мутные голубые глаза его налились сталью.

– Вы что же – всерьез меня подозреваете? А известно ли вам, милостивый государь, что девичья фамилия моей мамы, Ксении Никитичны, Бенуа, она дворянскую грамоту только после моего рождения в сорок третьем сожгла, боясь моего преследования, то есть я хочу сказать – за меня преследование… за мое… тьфу, черт, как сказать-ть? Ну вы поняли – чтобы меня большевики не преследовали…

– Марат Антонович, да что вы в самом деле, господь с вами, – Мерин выскочил из кресла, присел на корточки возле Твеленева, – никого я не подозреваю, даю вам честное слово. С вашими домочадцами я уже познакомился, и с Антоном, и с Тошкой Заботкиной, даже с Валерией Модестовной – прелестные все люди, смешно кого-то подозревать, просто у меня, поймите, профессия такая: всех тоскливейшим образом пытать-выспрашивать – вдруг какая малость да пригодится. Так что, если я спросил, не отлучался ли кто с дачи в то воскресенье – то отнюдь не из-за каких-то там подозрений – еще не хватало подозревать потерпевших. Просто подумал: а вдруг кому по своим делам в Москву понадобилось вернуться и, проезжая, допустим, по Тверской, довелось заметить нелогичность какую на дороге или там номер машины, из двора вашего выезжающей, – всякие чудеса на свете случаются, а мне бы это помощь неоценимая. Нет?

– Что «нет»? – Твеленев милостиво вернул бутылку на прежнее место, но наливать не стал.

– Я говорю – нет? Никто не отлучался?

– Плохой я вам помощник, Всеволод Игоревич, никуда не гожусь, потому как внимание свое направляю исключительно на то, чтобы рюмка всегда была наполнена, на прочие мелочи не размениваюсь. Родственничков по полгода не вижу, – без надобности, раз в месяц только к композитору этому, – он кивнул головой в сторону комнаты Антона Игоревича, – за зарплатой своей Герочку отошлю и назад в келью. Топливо за малое вознаграждение Турсоат доставляет.

– Турсоат – это?..

– Дворник наш, таджик или узбек, толковый малый: я ему по мобильному набираю, как в магазин заказов, что покупать он уже давно выучил, я только в зависимости от потребности количество называю, например: «Турсоат, три с половиной», он отвечает: «курдобэй», это по-ихнему, наверное, «понял», я не уточнял, курдобэй так курдобэй, какая разница, и можно на часы не смотреть – ровно через шесть минут звонок в дверь: несет мой улыбчивый Курдобэй три «столичных» и бутылку пива…

– А «зарплата»?

– Что «зарплата»?

– «Зарплата» – это что такое? Вы сказали – к отцу за зарплатой раз в месяц…

– А-а-а, зар-пла-а-а-та, – протянул Марат Игоревич, как бы вспомнив что-то давно забытое, – это сокращенное от «заработной платы». Я каждый месяц зарабатываю.

– Ухаживаете за отцом? – робко предположил Сева.

– Нет. Просто молчу. – И, заметив меринское изумление, пьяненько улыбнулся. – Что тут непонятного: молчу, как рыба об лед. Нравится вам такое выражение – «рыба об лед?» Мне очень. Молчу, а он мне за это денежки платит. Шестнадцать лет уже молчу, иначе его давно бы здесь не было: чертей бы в аду болезнями своими пугал. Это не шантаж, не подумайте, я не из-за денег пасть свою на замке держу. Это исполнение завещания – заговорить, только когда он подохнет, а Антон Игоревич, как назло, с этим не торопится, у других, недоживших, годы себе ворует. Но ничего, даст бог, дождусь – всему миру расскажу, чтоб под него там поленьев в костер подбрасывать не забывали. У меня и повесть документальная давно на выданьи – в сейфе часа своего дожидается – со всеми подробностями.

Марат Антонович замолчал и по тому, как через короткую паузу он схватил со стола бутылку и, минуя стаканчик, вылил в себя немалые остатки водки, стало понятно, что нервы у него на пределе.

– А день кражи вашей, Всеволод Всеволодович, я потому запомнил, что молодежь тогда повела себя весьма гуманно: с вечера после застолья из напитков ничего не оставалось, я это точно запомнил, а в воскресенье просыпаюсь – трубы гудят, голова чужая, в руках еврей Паркинсон хозяйничает – того гляди, окарачунюсь, пошарил по сусечкам – ничего, а холодильник открыл – он, спаситель мой, от переизбытка аж стонет – пивко, водочка, сухарек беленький – все для продолжения жизни. Молодежь позаботилась.