Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век

Впрочем, Солженицын дает советы всем — и писателям, и крестьянам, и правительству, и Думе, и самой земле русской. На том и теряет. Солженицыну надо пребывать на Олимпе и не вмешиваться: такая у него запрограммирована роль. А он вмешивается и тем самым портит себе все, включая имидж.

5

Книга Войновича шире, чем «портрет» Солженицына. Это и попытка самоосознания, и попытка разобраться в том, что представляло из себя диссидентское движение в разнообразии его морально-психологических проявлений. Войнович писатель злой и приметливый. Трезво смотрит на людей не только чужих, совсем других,

но и на людей, как говорится, своих, своего круга. Ради нелицеприятного определения (или описания) никого не пожалеет. Вот он упрекает Солженицына в отсутствии «деликатности» по отношению к людям — например, к Сацу; но как будто забыл о том, что на первых страницах своего сочинения тоже по отношению к личности и частной жизни Саца был абсолютно ничем не связан. Изобразил как хотел: без зубов — так без зубов, пьяницей — так пьяницей, а еще и без индивидуального сортира. Есть такие авторы, к которым лучше лично не приближаться — где-нибудь обязательно что-нибудь заметят: и в каком состоянии ваш санузел, и давно ли убирались в квартире. Войнович зорок. Более того, он вчитывается и вычитывает из чужого (солженицынского) текста не то, что автор хотел сказать, а то, что сказалось.

Нетрезвыми глазами Войнович смотрит только на себя.

6

Так вот, о совете.

Раздиравшие русскую эмиграцию конфликты (и интриги) были зачастую порождены какой-то, на первый взгляд, сущей ерундой.

Вот добрая Лиза Новикова[54] сравнила ссору Войновича с Солженицыным и книгу «Портрет…» как результат ссоры с бессмертным сюжетом Гоголя и высказала предположение, что Иван Иванович и Иван Никифорович все-таки, в конце концов, помирятся.

Не знаю, не знаю.

Думаю, что раздражение Войновича, вылившееся, наконец, в отдельное повествование, связано отнюдь не с бестактным «советом», данным когда-то Войновичу Солженицыным через Ю. Штейна.

И даже не с «кумирней» вокруг Солженицына.

И не с неприятием его манеры говорить, писать, неприятием его образа жизни, его способа работы. В конце концов, Войнович самодостаточен, чтобы так «залипнуть» на чужих качествах. Может быть, даже лично ему и неприятных, лично для него не приемлемых. Мало ли каких в литературе и жизни неприятных и неприемлемых качеств. На всех книг не насочиняешь.

Дело глубже. Оно коренится а) в идеологии; б) в поэтике. Вернее, так: в идеопоэтике.

Не секрет ни для кого, что Солженицын давно разошелся со значительной частью диссидентства и, в частности, писателей, в принципе. Противостояние не противостояние, но очень разный подход к действительности и предложения по ее переустройству были высказаны Солженицыным и Сахаровым — лидерами двух направлений, условно говоря, консервативно-религиозного (Солженицын) и либерально-демократического (Сахаров). В этом различии коренился и разрыв. «Борьба» Солженицына с Синявским в «Наших плюралистах» тоже очень определенно маркировала идейную разницу. Солженицын и с самого начала, а чем далее, тем более двигался в сторону наших «патриотов» — даже официозных. Кончилось тем, что он одобрил

Проханова за метафоричность[55]. А ведь стоит открыть текст Проханова, и все сразу понятно, и уровень метафоры, и ее идеологическая — коммуно-фашизоидная — сущность. Для того чтобы не различить в сочинениях Проханова красно-коричневую подкладку, надо быть дальтоником. Ведь не сразу Солженицын отличил Проханова (думаю, что одобрение Солженицына для последнего бесценно, повыше премии «Национальный бестселлер» будет), как не сразу одобрил своей личной, солженицынской, премией А. Панарина, ненавистника либерального пути новой России[56].

Но что же было сразу?