Скучаю по тебе

Мы немножко погуляли по району перед ужином, потому что у нас дома в это время было уже за полночь. Район был из тех, где витрины магазинов одежды похожи на художественные инсталляции – под неоновым освещением стоит одна пара обуви или висит одна вещь на вешалке и нет ни одного ценника. Шон заказал нам столик в хорошем ресторане, но для людей, которые не видят разницы между сибасом и дорадой и даже не знают, что то и другое – название рыбы, можно было не так уж стараться. Мы знали только три разновидности пасты: с сыром, с мясом и консервированная. Официанты были очень понимающие и дружелюбные, думаю, если бы мы попросили, они бы сбегали в магазин и купили нам банку консервированных спагетти «Хайнц», но я уверила Шона, что Хоуп вполне устроит тарелка фарфалле[21] – хотя лучше бы называть их «бантиками», чем «бабочками», – с помидорами черри и козьим сыром.

Я не могла не заметить, что чаевые, оставленные Шоном в ресторане, были больше, чем стоимость целого обеда, когда-либо съеденного мной в ресторане. По пути домой, когда Кевин впервые пошел рядом с Хоуп и мы с Шоном немножко отстали, чтобы дать им время побыть вдвоем, я сказала ему, что нас вполне можно было бы сводить поесть в «Макдоналдс» или «KFC».

Он улыбнулся:

– А чем бы ты хотела заняться, пока вы здесь?

– Нам обязательно нужно подняться на вершину Эмпайр-стейт-билдинг.

Это здание было видно с их террасы.

– Как думаешь, Хоуп понравится мюзикл? – спросил Шон. – Кевин говорил, она любит петь.

Я растерялась. С одной стороны, конечно, она будет счастлива пойти на мюзикл, но, с другой стороны… И я решила сказать все как есть:

– Дело в том, что, если Хоуп знает песню, она начнет подпевать. А она знает все песни, понимаешь?

– Не волнуйся, Тесс, – ответил Шон. – Я всю жизнь нахожусь рядом с трудными и капризными людьми.

Шон был режиссером, так что он, наверное, имел в виду актеров и танцоров, с которыми он работал, но он при этом кивнул в сторону Кевина, и мы с ним обменялись понимающими взглядами.

На следующий вечер Шон достал нам билеты на мюзикл «Король Лев». У нас было четыре места прямо посередине партера. Места для своих, как он назвал их. Эти места оставляют в резерве на тот случай, если какая-нибудь знаменитость вроде Джорджа Клуни решит прийти на спектакль в последний момент. Хоуп сидела между мной и Шоном, и когда в зале погас свет и начала играть музыка, он ласково, но твердо сказал ей:

– Хоуп, теперь запомни, ты – зритель. А зрители должны сидеть тихо и не мешать представлению, иначе нас выгонят, и мы не сможем его посмотреть.

Это был рискованный шаг, но умный, потому что времени на возражения у нее не осталось. К моему невыразимому удивлению, она действительно сидела тихо и не мешала. Конечно, Шон был мужчиной, а мы с ней привыкли слушаться отца, но и зрелище было таким захватывающим, что ей было не оторваться от сцены. Актеры так замечательно двигались, изображая африканских животных, а музыка переполняла чувствами и заставляла плакать. Это было волшебно.

Потом, как только мы вышли на улицу, Хоуп спросила:

– А теперь мне можно петь?

– Да, теперь можно, – сказал Шон.

И всю дорогу домой мы слушали песню «Акуна матата», к удовольствию всех пассажиров метро и к явному неудовольствию Кевина. Думаю, если бы Кевин снял кепку и пошел по вагону, мы бы в тот вечер насобирали целую кучу денег.

После этого Шон водил нас с Хоуп на дневные и вечерние представления на Бродвее. Мы посмотрели «Злую», «Лак для волос», «Отверженные» и ее любимый мюзикл «Мамма мия!». Кевин готовился к спектаклю и почти все время проводил на репетициях, так что не мог сопровождать нас, но я думаю, что он еще немного дулся. Он любил быть в центре внимания, и, думаю, у него было право ревновать – если честно, я почти влюбилась в Шона. Конечно, не как в мужчину, хотя он был красив и хорошо одевался – например, мог надеть яркий желтый кашемировый свитер и идеально чистые джинсы, от него всегда приятно пахло. Но я влюбилась в него как в человека – он был таким внимательным, умел находить в людях хорошее. И не только в Хоуп; я рядом с ним тоже становилась лучше.

Шон был первым человеком, с которым я говорила об искусстве. Мы вместе сходили в музей МоМА[22], пока Кевин водил Хоуп в зоопарк. В музее были замечательные произведения Матисса и Уорхола. И было здорово видеть эти работы в том городе, где они были созданы (я раньше всегда говорила «нарисованы», но он сказал, что так говорить неправильно). Он открыл для меня современную американскую литературу. Брал с полки очередную книгу, и я проглатывала ее за вечер, а на следующий день обсуждала с ним прочитанное. Мой мозг был как пустой сосуд, жаждущий быть наполненным. И когда я привела такое сравнение, он не посмеялся надо мной, а сказал, что мне нужно идти учиться в университет.

– Я поступила в университет на филологическое отделение, – гордо ответила я. – Но я не смогла пойти учиться из-за того, что случилось с мамой.

– Ну вот, опять та же песня, – встрял Кевин.