Скверное дело

Вот Света была чистая революционерка, готовая вскипеть энергично и быстро, как электрический чайник. И если Наташа состояла из округлостей и эллипсов нежных цветов и оттенков, то Света была сделана сплошь из ярких треугольников и других угловатых фигур с колющими и режущими поверхностями, отрицающими соглашательство и компромисс. Было место поэзии и непременной гитаре, но бурление природы шло глубже, буквально, вулканически, не прерываясь на еду или сон. Не позавидуешь этому особенному типу людей, пропускающих сквозь собственное сердце явленные напоказ прискорбные факты бытия. Как-то один из новых людей в компании сказал, не имея в виду ничего специального, что жизнь, мол, все же, хороша. И умному достаточно… Выразился в таком смысле. И Света, несмотря на оговорки, которые заключены были в этой фразе, и тому обстоятельству, что новый человек сказал именно так, как сказал, выступила исключительно резко. — Боже мой, — сказала тогда Света. — Какое убожество… И еще раз повторила, даже более выразительно: — Боже мой!.. Не каждый вынесет подобный комментарий из женских уст. Болтун стушевался и исчез.

Черты Светиного лица, в общем, достаточно распространенные, предполагающие раннее увядание, оживлялись выразительностью взгляда. Взгляд сверкал, и становилась видна натура. Если Наташе присуща была меланхолия, выдаваемая за пассивное подчинение обстоятельствам, то Света готова была перечеркнуть будни одним махом, чтобы взбежать и взойти, а, может, и взлететь. Что еще запоминалось — растрепанная, взбитая прическа. Свете она очень шла. Случайная находка Светиной подруги, которая училась на парикмахера (теперь она в Мюнхене), завершила образ — то ли по вдохновенью, то ли счастливым совпадением с мытьем головы. Добавим еще, что Света не могла долго усидеть на месте, а в подобных случаях (художники знают) форма рождает самое себя, добавляя к усилиям творца приятные сюрпризы модели (о неприятных мы здесь не говорим).

Картошкина Света приняла восторженно, рассчитывая дополнить героические свойства его натуры ускоренным эстетическим образованием. Неудивительно. Мы знаем, что каждый старался изменить Картошкина в выгодную для себя сторону. Ловко устроился, можно сказать и так. Пока Картошкин страдал, с женским участием ему везло.

— Федя, — сказала Света, — пойдемте на выставку. Там будут друзья.

Друзьями были творческая молодежь — лет за тридцать. Так сказать, поздние сорта. В последнее время такой молодежи даже стало больше, без всякого демографического взрыва, это еще впереди, а пока, как объяснил один искусствовед, обнажились корни. 

Мысль вновь взыграла, как ей положено, и подтвердилась известная истина: жизнь такова, что от нее не сбежишь.

Ореол художника создавался в предыдущую эпоху, власть щедро одаривала творцов, но требовала поклонения и украшения собственной (властной) персоны. На подарки художники великодушно соглашались, художественные материалы — краски, кисти, холст и прочее, мастерские (нежилые помещения и т. д.) — все подразумевалось как бы само собой, а вот воспевать категорически не хотелось. Люди норовили увильнуть, хотели свободы. Буквально настаивали, капризно топали ногой: хотим полноты самовыражения. С этим были проблемы, полноты не хватало. И в ответ на них тоже топали, еще более громко, без надлежащего почтения и даже с обидой, пока сам вождь, а, значит, главный искусствовед не выразился категорически: пидарассы. Мы к вам по хорошему, а вы вот значит как. Понимания не возникало, неясно оставалось, то ли это новое художественное направление, то ли еще что-то, к чему следует повернуться спиной. Поэтому особо обидчивые порывались уехать и снискать славу там, где ими бы восторгались без меркантильных и других попреков. Так и требовали: пустите скорее, жандармы духа, мы уезжаем… А их отпускали нехотя, как большую ценность.

Зато теперь времена изменились до неузнаваемости. Исчезли нежилые помещения: подвалы и мансарды, в которых традиционно гнездилась и цвела художественная среда. А за то, что уцелело, приходится платить и платить. Сдвинулось и все прочее в сторону невыносимых финансовых условий и обязательств. Новая эпоха не искала лести и благодарственных отзывов, проявляя к творцам великодушное пренебрежение. Делайте, что хотите, вплоть до того самого, в чем упрекал вас пристрастный критик. Хоть на парад выходите. Но извольте вовремя заплатить. А прочее… ну, например, можете встать на четвереньки, в чем мать родила (если нравится) и лаять. А почему нет? В этом есть много прекрасного (в трусах было бы меньше), или, хотя бы, настроения, а если не совсем так, как желали, еще не вечер. Да и поза обязывает, по крайней мере, к терпению. Приходится искать, то наводя на резкость, то пренебрегая подлинными ценностями, мучительно приспосабливая их под вкусы малосведущих, но состоятельных людей. Что поделаешь. Гению (если бы заранее знать) непросто угодить…