Скверное дело

— Как бы не выстрелила. — Подумал тогда Балабуев. — Не иначе, как между ногами пронесла. А со справкой чего не грохнуть. Отсидится на уколах в дурдоме, для фигуры даже полезно… — И Сергей Сидорович заторопился, пояснять: — Никакого значения не имеет.

Это Павел Николаевич, как близкий человек, интерес к вам проявил, а не я. Иван Михайлович семью содержал, трудился. Кем, извините?

— Бухгалтером на заводе.

— Всю жизнь бухгалтером? — Берестова плечами пожала, Валабуев прикусил язык. Как бы не спугнуть.

— Родители его тоже из ссыльных. Духовного звания.

— А с матушкой вашей?

Берестова успокоилась. Балабуев смотрел приветливо. Мать, пока была жива, вспоминала постоянно Византию. Можно сказать, все ею жили. Корни оттуда. Видели в Маше царицу. Наряжали соответственно. Историю, порядки, обряды — все это Маша усвоила с младенчества. Школьное образование не поощряли, но ходить приходилось. Нельзя было девочке без советского воспитания. Советского — никак иначе. Зато дома отвергали категорически.

Это Балабуеву было понятно. По телевизору теперь только и говорили, каким тяжким гнетом ложилось советское образование на детские души (не то, что сейчас). Значит, не только в столицах свирепствовало.

— А в Византию не собирались? В Турцию то есть.

Берестова снова ожесточилась. Балабуев пожалел, что спросил. (Это теперь хорошо вспоминать. А тогда — иди, знай, что там зажигалка. Буквально, по краю ходил.) — Нет, не собиралась. А мать мечтала попасть в Москву… Преемницу Византии, третий Рим. Но не дождалась. Раньше было невозможно, прописка не позволяла. Зато теперь, как смогли, сразу перебрались. Это Ивана Михайловича забота.

— А что с Иваном Михайловичем? — Балабуев выразил сочувствие. У него хорошо получилось. — С его, то есть, болезнью сухой климат самый полезный. А я обещаю больше не беспокоить. Ни одной ногой. Павлу Николаевичу звонили, видно, опекал вас. Искали через него, а я просил обо всех звонках мне докладывать. (Картошкина Балабуев старался, как мог, выгородить). Я потому к батюшке вашему обратился. Как понимаете, для вашей пользы. Видите, как вы удачно пришли. Чем еще могу быть полезным? — Балабуев уже освоился с необычными обстоятельствами, но на направленный в него ствол старался не смотреть (что непросто).

Берестова подалась вперед и отвечала резко. — Ничем не можете. У вас свои дела, вот и занимайтесь. Ищите убийц Павла Николаевича. А нас не трогайте.

— Очень верно. — Поддержал Балабуев. — Но вот, ведь. Вы женщина не от мира, можете не знать. Для нас, что важно? Повод. Мотив. Как хотите, но из-за чего человек жизни лишился. Вот так и ваши рукописи. Пусть копии, но ведь ценность немыслимая, по-сколько сами рукописи искать и искать. Если они вообще сохранились. А тут сплошное богатство. Или иконка. Панагия. Пятнадцатый век. Ей же цены нет. Вот вам и готовый мотив для убийства. Как считаете?

Берестова выслушала и осталась на своем. Нечего теребить семью.

— Я не звал. Вы сами пришли. — Балабуев выложил последний козырь, но большого успеха не достиг. Взгляд Берестовой отяжелел. И все равно, в минуты гнева она становилась удивительно хороша. Буквально пламенела, как героиня героического эпоса. Даже неважно, какого. Сейчас пальнет — готовый экзитус леталис или (не намного лучше) будешь всю оставшуюся жизнь памперсы менять. Эти перспективы добавляли Балабуеву красноречия. — Ни малейшего желания, поверьте. Помощи ищу от лиц, заинтересованных в раскрытии истины. Могу ведь рассчитывать? А с Павлом Николаевичем… он ведь вам помочь хотел.

— Неправда.

— Это как? В каком, так сказать, смысле, неправда? В диспансере, наверно, много таких… разных; то есть… Неудачная любовь, мало ли что… На вас выбор остановил исключительно по факту знакомства. Я подумал, не могу ли Павла Николаевича заменить. Если жизнь так жестоко с ним распорядилась.

— Не можете. — Отрезала Маша.

— На лучшие чувства не претендую. Лишь хотел по возможности взять под крыло… Если перестарался, исключительно из добрых намерений.

Балабуев умел развязывать языки именно вот так, в непринужденной манере. И сейчас, несмотря на явную угрозу, своей манере не изменил.

— Хорошо, что вы пришли. Конечно, настроение разное. Но я рад. Искренне рад. Позвольте я сам водички выпью, раз вы не хотите. Или хотите? Тогда прошу, а я в следующий раз. (Поворачиваться к Берестовой затылком было опасно). Мы ведь одно дело делаем. Кто Павла Николаевича жизни лишил. На каком основании? Я вот не знаю, когда вы видели его в последний раз. В день несчастья или раньше? Мне важно по времени разложить.