Сквозь седые хребты

Массивная дубовая дверь тихо отворилась, и Алеша предстал перед аудиторией, наполненной множеством людей. Под высокими сводами белого зала стоял сплошной гул от людских голосов. Постепенно шум начал стихать. С противоположной стороны в зал вошли члены распределительной комиссии. Несколько человек уселись за длинный стол, покрытый плотным зеленым сукном. Председатель, человек с седым бобриком и коротко стрижеными висками, стал оглашать список выпускников. Алеша, успев кивками поздороваться с товарищами-однокурсниками, сидел на одном из задних рядов аудитории. Ожидая своей фамилии, он чувствовал, как сильно бьется сердце. Рядом нетерпеливо шептались сокурсники. Когда, наконец, назвали Алешину фамилию, а вместе с нею и тех, кто тоже писал прошение направить на службу за озеро Байкал, он ощутил вдруг странное чувство. Часто так и происходит. Ждет человек желаемой цели и стремится к ней в большой надежде на ее свершение, а как наступит долгожданный радостный миг, большого восторга как бы и нет. Вместо него – опустошенность душевная…

Друзья-товарищи разбежались, ошалевшие, кто куда, на ходу договариваясь о встрече ближе к вечеру. На берегу скованного гранитом канала Алеша спустился по каменным ступеням к воде. Она мягко плескалась у самых ног клочьями белой пены. Он смотрел на воду, и ему становилось спокойнее. Мысли обретали размеренный ход. И вспомнилось о делах, которые надо завершить в этот день. Алеша потянул за цепочку карманных часов. Без четверти четыре. Хотелось пить. В ближайшем трактире продавали квас. Ледяной и крепкий. Ломит зубы. Торопясь на квартиру хозяйки, у которой снимал комнату, чуть не столкнулся под аркой моста с приятелем по факультету Ферапонтом Стрелецким.

– А-а, здорово, брат! – улыбаясь, Ферапонт обнял Алешу. – Ты чего? Чего не рад, а? – заглянул Покровскому в глаза, продолжая крепко держать за плечи. – Ты что, прослушал мою фамилию? Вместе же едем! За Байкал…

– Вместе?! – встрепенулся Алеша. – Надо же, голова тесовая, действительно, прослушал. Да! А, кажется, ты с нами прошение-то не подавал?

– Ладно, сдаюсь, – поднял вверх руки Ферапонт. – Честно и откровенно хочу признаться, что с подобной просьбой обратился еще раньше всех вас к кому надо.

– К кому?

– К профессору Гукерману. Ты ведь знаешь, он добрейшей души человек. Кое-кто, правда, уже окрестил нас романтиками. Нет, брат, нам тоже хочется посмотреть, чем живут и дышат окраины нашей державы российской. Только не посчитай мои слова столь высокопарными.

Стрелецкий шагал рядом, плечо к плечу, с Алешей. Он громко и возбужденно рассуждал о только что состоявшемся распределении. При этом, беспрестанно замедляя шаг, теребил спутника то за лацкан форменной тужурки, то за рукав. Молодые приятели улыбались друг другу.

– Я просто не стал говорить лишнего ребятам на курсе. Боялся сглазить, что ли, – упорно держался главной темы дружеского разговора Ферапонт. – Но, как видишь, в числе счастливчиков оказались немногие. Профессор Гукерман в беседе подробно объяснил мне ситуацию вокруг сооружения железной дороги в Сибири. Ты и сам читал об этом в печати. На всей Транссибирской магистрали остался участок, по которому недавно Государственной Думой принято постановление. Со строительством и вводом этого отрезка железной дороги Россия получит сквозной путь до Владивостока. Тихий океан, брат, будет вот он, перед нами! – в душевном радостном порыве Ферапонт выбросил вперед руку с вытянутой ладонью. Кто-то из встречных прохожих испуганно шагнул с тротуара в сторону. Алеше даже пришлось извиниться за товарища.

Два молодых человека в железнодорожной форме двигались широкой улицей, не зная, собственно, куда, пока Алеша вдруг не остановился.

– Извини, друг Феня. Мне пора.

– Куда?

– Ряд неотложных дел. И на квартире у хозяйки побывать, и родителям телеграмму отправить.

– Что ж, до встречи?

– До встречи.

* * *

«Конец XIX века. Железные дороги России заканчиваются на Урале. К великому сожалению, единственный Сибирский тракт – „колесуха“ – не обеспечивает в достаточной полноте транспортных связей страны. Для примера остановимся на отрезке передвижения по тракту от Томска до Иркутска. Общее протяжение его 1568 верст. Дорога сплошь грунтовая. Как зимой, так и летом она находится в самом отвратительном состоянии, несмотря на все заботы администрации. В дождливые дни тракт становится почти непроезжим. Возчик, прошедший из Иркутска в Томск и обратно, делает около 3200 верст и употребляет на это чуть ли не полгода. Одна и та же лошадь, одна и та же повозка совершают такой путь не более одного раза в год.

А дальше, на территории необъятных земель за озером Байкал, где природа вообще представляется смешанною, где вольные степи и равнины чередуются с кряжами, сопками и дикими распадками, сплошь заросших тайгою, дорога Сибирского тракта вообще немыслима, и была оная уделом лишь каторжных арестантов, идущих по этапу в Сибирские рудники и тюрьмы».

* * *